Грешник
Шрифт:
– Никогда. Ты меня слышишь? Я никогда не позволю забрать ее у тебя. И никогда не позволю еще раз тебя обидеть.
Она рассмеялась в трубку. Всхлипнула. Забормотала что-то, утешая плачущую дочь.
– Наташ... Наташа, где мне тебя найти?
– В Свято-Николаевском женском монастыре, - прошептала она после короткой паузы.
– Спроси у кого- нибудь новенькую Наталью из певчих.
Он и спросил. У ссохшейся, щуплой старушки, зачем-то метущей и без того идеально чистую, выложенную плиткой, дорожку.
Найти Наташу было несложно. Гораздо сложнее было совладать
– Как ты... Как...
Громов не стал ничего объяснять. Он вообще не был уверен, что способен хоть что-то произнести. Все, что ему было нужно - коснуться. Убедиться, что она настоящая. Стоит перед ним и тихонько плачет. Подошел вплотную. Обнял. Стиснул так, что, может быть, даже больно ей сделал. Вот только никто не жаловался. А лишь еще сильнее в него вжимался, сплетался, срастался с ним.
На узкой кровати у окна заплакала Нина. Глеб еще раз жадно втянул в себя чуть изменившийся аромат своей женщины. Коснулся губами ее волос. Медлить было нельзя, а у них еще будет прорва времени на то, чтобы поговорить.
– Что с Ниной?
– Я не знаю. Температура не падает...
– Значит, разберемся. Собирайся...
Сборы не отняли много времени. У них и вещей толком не было. У его девочек... не было толком вещей. Гораздо больше заняли объяснения с настоятельницей. Но та была женщиной мудрой, и тоже не стала томить. Минут через сорок они были уже на пути в столицу.
Бестолково поглаживая Наташу по спине, то прижимая ее к себе, то снова отпуская, Глеб в который раз порадовался, что взял водителя. Иначе она не смогла бы устроиться у него на коленях, не смогла бы плакать в его колючую шею и нашептывать бесконечные «прости». Не то, чтобы он в них нуждался.
Нет! Её в вины в происходящем не было. Он сам сплоховал, до последнего откладывая объяснение с Ларисой. Примерно понимая, какой грязью это может для них обернуться, он напрасно так долго тянул. Может быть, его как-то оправдывал тот факт, что это было лишь их! То, что между ними происходило... И это было настолько прекрасно, что он меньше всего думал о том, что скажут люди. Плевать... Ему было плевать на то, что и кто скажет.
– Ты ни в чем не виновата, слышишь?
– прошептал Громов, когда Наташа в очередной раз извинилась.
– Это я виноват. Мне нужно было ей все рассказать. Мне. И никому больше.
– Я так боюсь...
– Чего? Её угроз? Да брось. Ты ж, Наташка, и знать не знаешь... а я, между прочим, не последний в стране человек. Свое защитить мне хватит и сил, и ресурсов. Поняла?
Она кивнула и, снова спрятав лицо у него на груди, тихо заплакала. Больше они не говорили. Не было сил. Да и слов не хотелось. С головой хватало того, что она была рядом с ним. Снова рядом, а значит, все другое будто переставало существовать. И хоть он еще до конца не ожил - сказывался пережитый стресс, но дышать уже получалось. И он дышал... ей.
– В больницу? Или вызовем врача на дом?
– прервал долгое-долгое молчание Громов, когда они уже въехали в город.
– Давай пока на дом. Вдруг там ничего серьезного, а я напрасно развела панику?
Глеб чуть сместился, коснулся губами крохотного лба малышки. В теплом салоне машины они расстегнули на ней комбинезон и сняли теплую шапку.
– Температура есть, но не думаю, что это что-то серьезное. Олег, давай нас домой.
Домой... Это слово с появлением Наташи обрело для Глеба совсем другой смысл. Он так долго блуждал на этом мире, сменил столько мест дислокации, а что такое дом - понял лишь на пятом десятке лет жизни. Благодаря ей понял. Дом - это вовсе не стены. Не то место, где ты спишь, ешь, куда возвращаешься после работы. Дом - это там, где тебя ждут и любят.
Переступив порог квартиры, Наташа расплакалась. То есть... Она и до этого плакала всю дорогу, а после с ней случился самый настоящий нервный срыв. Но она не закрылась, как Глеб боялся, наоборот... Она заговорила. Сбивчиво, кусая губы, теряя мысль и перескакивая на другую, глотая половину букв, обрушивая на него весь хаос своих мыслей. И чего только Глеб не услышал. Правда! Но самое главное то, что она любила его. Безумно, нечеловечески... Наташка сама так сказала. Нечеловечески. Вот как.
А потом все же приехал доктор. И им пришлось прервать этот странный, изматывающий души монолог и сосредоточиться на словах педиатра. Не обнаружив у Нины ничего серьезного, тот высказал предположение, что виной всему первые зубки малышки.
– Первые зубки, надо же... А когда вы ушли - их еще даже в планах не было, - прошептал Глеб, без сожалений отдавая свой палец на растерзание пока еще беззубому рту дочки.
– Она подросла, правда?
– Угу. Вон, какие щеки...
Они лежали на кровати, положив между собой дочь, и с интересом за ней наблюдали. А та, кажется, только радовалась вниманию родителей, ненадолго отрывалась от его пальца, причмокивала, и улыбалась, пуская слюни.
– А грудь? Она не кусает грудь?
– вдруг опомнился Громов.
– Нет... Давай, кстати, ей уже пора подкрепиться.
В заботах о дочери прошел целый день. Вечер опустился на город. Порознь они провели Новый год и Рождество, свои самые длинные, самые долгие ночи - ночи друг без друга, которые теперь для них остались позади. А впереди их ждало лишь самое лучшее. И самое светлое.
Быстро обмывшись, Глеб вернулся в спальню. Наташа стояла возле окна. Мягкий лунный свет омывал её тоненькую, ничуть не испорченную материнством фигурку. Лишь маленькая грудь сейчас, кажется, стала еще тяжелее, и отросли волосы.
– Нина уснула?
– Угу. Я переложила ее в кроватку...
– прошептала Наташа, не отрывая взгляда от сизого зимнего неба, раскинувшегося за окном. Глеб подошел ближе. Он не стал одеваться. Лишь обмотал вокруг бедер полотенце. Но сейчас сбросил и его, давая почувствовать ей силу своего желания. Глеб не мог... физически больше не мог без нее обходиться. Широкие ладони коснулись голых бедер и скользнули вверх по ногам, поднимая тонкую шелковую сорочку. Вслед за ними по коже промчались волной мурашки, Наташа выгнулась и застонала, цепляясь пальцами за подоконник.