Грешники
Шрифт:
— Ну что, обобрал ты её?
— Конечно, — соглашается. — Я же ради этого приехал.
— А был бы нормальным мужиком, оставил бы хату бывшей!
— Обойдётся, — делает ещё один глоток. — Я же тоже козёл, не забывай.
Сижу, дуюсь. И ловлю себя на мысли, что… ревную его. К его бывшей этой дурацкой, к Катьке, к неизвестным подружкам из Москвы. Чёрт знает что.
— А что ты Рустаму сделал?
— Ничего, просто поговорили.
— Катька сказала, что ты его душил.
— Фантазёрка твоя Катька, — переключается на овсянку. — Не знаю, дошло ли до него. Надеюсь, что да. Если не дурак.
— А он дурак.
— Что и тревожит, — засовывает в рот очередную ложку. Сидит, жуёт, в окно смотрит. А мне становится тревожно. Даже срашно.
— Са-аш, — тушу окурок в коробке и, скрипя ножками табурета о пол, пододвигаюсь чуть ближе: — А если он придёт ко мне потом разбираться? Ну, когда ты уедешь. Мне кажется, что он это вот так просто не оставит. Он же меня затретирует тут.
— Поэтому я могу ещё ненадолго остаться, — отложив ложку, складывает на столе руки, на манер как это делала недавно я.
— Можешь?
— Могу. А ты хочешь?
И смотрит так пристально. Кажется, будто мысли читает. Почему-то в памяти тут же всплывают картинки ночи, как я к нему под одеяло залезла. Хотя почему "всплывают" — они никуда и не исчезали. Так и крутились всё утро в голове на репите.
— Хочу, — выходит предательски хрипло.
— Тогда я остаюсь.
Сердце колотится словно бешеное: ТукТукТукТукТук. А потом я делаю то, чему в трезвом уме сложно дать оправдание: сажусь к нему на колени и, обняв за шею, кладу голову на его плечо.
Три дня мы знакомы. Три коротких, но таких бесконечно долгих дня. Как маленькая жизнь.
— Не уеду я пока никуда, не волнуйся. Разве я тебя брошу теперь? Вроде как из-за меня вся эта заварушка, — аккуратно опускает ладони на мою талию.
— А твоя работа в Москве?
— Скажем так — я в отпуске. Бессрочном.
— Почему ты больше не служишь в армии?
— А, долгая и совсем неинтересная история, — сдержано гладит меня по спине: шея, лопатки, поясница. И дорожка обратно. — Вик?
— Что? — поднимаю голову, заглядывая ему в глаза.
— Не нужен он тебе. Я уеду, ты же его простишь потом и всё по новой будет.
— Не будет, клянусь! Я не люблю его и, наверное, никогда не любила. Просто он меня технично охомутал. А я дура была молодая, повелась.
– Молодая? — широко улыбается. — Была?! А сейчас какая?
— А сейчас постарше стала. Правда, не такая дряхлая, как ты.
Я не знаю, что со мной творится, но я хочу, чтобы он меня поцеловал. Может, это ветрено, глупо, может, я снова "ведусь". Но так хочется…
Саша — не Рустам. Он взрослый, умный, сильный. Не бросает слов на ветер. И он мне нравится… Но он меня не целует, более того, даже не пытается лапать, как-то на что-то намекать. И это снова задевает, как и ночью, когда он просто спал рядом, словно я не молодая и красивая, а уродливый маникен.
Может, я ему совсем не интересна потому что…
— А твоя бывшая жена… Ты любишь её?
— Нет, — отвечает без раздумий.
— Но любил?
— Любил.
— То есть потом всё ушло? Разве так бывает? Значит, любовь была ненастоящая.
— Бывает, Вик. Люди вырастают из отношений, из брака, понимают, что они разные. И любовь уходит. А может… — опускает взгляд на мои губы, от чего сердце снова бросается вскачь. — А может, ты права, и любовь была ненастоящая.
Несколько секунд мы молчим, глядя друг на друга. Мои руки скрещены за его шеей, его за моей спиной. Напряжённый момент, кажется, даже воздух искрится и трещит.
Он тяжело дышит, быстро облизывает губы, взгляд мечется по моему лицу.
Ну же — целуй!
Но он не целует. Широко улыбается, заставляя любоваться щедрым подарком природы.
— Пошли погуляем? Выходной, чего дома сидеть.
— Ну, пошли, дядь Саш. Дай пятнадцать минут собраться, — неохотно сползаю с его колен, на которых было так уютно.
— Снова? Ну какой я тебе дядя? Мне всего тридцать четыре!
— А мне девятнадцать.
— Малолетка.
— Старпёр.
— Точно тебя в детстве мало шлёпали, дождёшься, — летит мне в спину, а я улыбаюсь, как дурочка.
День был длинным и таким коротким одновременно: мы долго шлялись по парку, потом обошли заброшенный стадион, а в завершении посидели в кафе, съев по два пирожных и выпив по две чашки чая.
Мы говорили, много: о моей учёбе, о жизни в городке, о планах и мечтах. Общие фразы, обо всём и ни о чём. Он упомянул, что был на войне, правда, отказался рассказать подробнее.
Мне стало обидно — интересно же.
— В войне нет ничего забавного, Вик, и вспоминать о ней лишний раз не хочется.
А мне всё о нём узнать интересно. Может, как-нибудь потом… И тут же стало не по себе — ведь он уедет скоро. А я останусь. И не будет этого "потом".
— Вик, ты как там? — раздаётся в трубке голос мамы. — Нормально всё?
— Да, вполне.
— А… Саша? Он с тобой?
Мне показалось или тон немного обеспокоенный?
— Со мной, — смотрю через приоткрытую дверь своей комнаты, как он отжимается в коридоре. На одной руке, на другой, на обеих. — Но не волнуйся, он меня не домогается. Я его тоже.
— Вика!
— Ну, а что? Ты таким тоном спросила! Ты была права — он очень порядочный.
— Мне соседка со второго этажа звонила, опять ты с кем-то в подъезде ругалась на днях? Вик, ну правда, сколько я буду за тебя краснеть, пусть даже на расстоянии! Кто это мальчик? Он тебя обижает?