Грешники

Вика

— Иди сюда, я сказал!

— Руки убрал!

— Я говорю — сюда иди! — Рустам дёргает меня за капюшон куртки, от чего я по инерции подаюсь назад и едва не падаю на оплёванные ступеньки. — То, что мне про тебя рассказали — это правда?

— У нас ничего не

— То есть это не ты зажималась с Дроновым за клубом?

— Ты совсем больной? Почему ты веришь всем, кроме меня? Вообще-то это я твоя девушка! Рус, ну прекращай, правда, — тяжело выдыхаю и провожу ладонью по его отросшей щетине. — Дебилов полно, несут всякую ахинею, а ты уши развесил.

— Точно?

— Абсолютно! На вот, — достаю из кармана телефон и пихаю ему в руку, — звони Косте, он тебе видео с камер наблюдения покажет. Это была не я.

Рустам несколько секунд молчит, словно взвешивая, стоит ли мне верить, а потом заметно расслабляется. Отпустив капюшон, перемещает руку под воротник моей куртки и мягко массирует пальцами шею.

— Смотри у меня, если только узнаю…

— И что будет?

Нарываюсь. Как пить дать, не избежать продолжения скандала, и Рус действительно сразу же начинает заводиться по новой.

— Потом проверишь. Мне гулящая не нужна, поняла?

— Тон сбавь.

— Твою мать, ну почему ты тугая такая, — сжимает под моим горлом воротник и припечатывает спиной к стене. — Знаешь ведь, что я не люблю, когда со мной разговаривают вот так. Знаешь, а всё равно рот открываешь. Язык у тебя как помело. Думай, что и кому говоришь.

— А не засунул бы ты свои угрозы в задницу!

Наверху скрипит дверь, и на лестничную клетку падает прямоугольник тускло-оранжевого света:

— Опять вы? Да как вы задолбали, а! Идите на улицу и там материтесь, людям на работу рано!

Хлопок двери оказался настолько оглушительным, что с потолка с тихим шуршанием посыпалась серая штукатурка.

— Дура, — бурчу под нос, а потом резко дёргаюсь, сбрасывая с себя руки Руса. — Да пусти ты, психопат.

— Да ладно тебе, Вик, ну ты чего, — начинает уже более миролюбиво. — Ну ты ж знаешь, какой я ревнивый. Как услышал, что ты с Дроном… забрало упало. Ты моя, поняла?

— Люди — не заклеймённые овцы в стаде, они сами по себе, Рус.

— Это на что ты сейчас намекаешь? — зло щурится, опершись ладонью о стену, перекрывая тем самым мне путь к лестнице. — Давай, обоснуй.

— Песня та же и поёт она же, — тяжело вздыхаю и смахиваю его руку. — Мне домой пора, дай пройти.

— Нет, ты договаривай, раз начала.

— Пусти, — начинаю закипать.

— Я с тобой пойду.

— Нет, я пойду одна. Я выспаться хочу, а не отношения выяснять, — и под нос: — В гробу я их видала.

Опрометчиво. Ох, дура.

Увернуться на успеваю — по щеке прилетает пощёчина. Больная. Горячая. Позорная.

И увы, не первая в моей жизни…

— Проваливай отсюда! Вали, я сказала! — отпихиваю его руками и, удерживая лямку кожаного рюкзака на плече, бегу по тёмной лестнице на этаж выше. — Уходи! Я сейчас ментам позвоню, понял? Тёть Зин, — молочу кулаком по двери соседки, — звони участковому!

— Вик…

— Пошёл, урод конченый!

Добежав до своей квартиры, буквально вваливаюсь внутрь, подперев изнутри дверь спиной. Глаза жжёт от слёз, рывком смахиваю их рукавом куртки и шумно шмыгаю носом.

Какое же ты животное, Самбуров! Ненавижу! Ненавижу!

Подобная стычка у нас далеко не впервые, он задрал уже своей необоснованной ревностью. Чуть что — вспыхивает как спичка, и попробуй останови. Связалась на свою голову, идиотка, а как развязаться — не знаю.

Обычно после такого он поднимается следом и стучит в дверь, просит впустить, а сейчас на лестничной клетке за спиной тихо, но совсем не это привлекло моё внимание, а…

— А ты кто ещё такой?!

На моей кухне, за моим столом сидит незнакомый мужик и пьёт что-то из моей кружки.

Увиденное настолько шокировало, что я даже не додумалась сразу испугаться. И лишь один вопрос — что за ерунда?

— Ты кто? — повторяю свой вопрос, и мужик, отставив пойло в сторону, поднимается с табурета.

— Саша.

— Какого хрена ты, Саша, делаешь на моей кухне?

— А тебе мама не звонила разве?

— Чего?

— Мама, говорю, тебе твоя не звонила? Она должна была предупредить, что я приеду сегодня.

И идёт прямиком на меня: высокий, на голову меня точно выше, в пятнистых комуфляжных штанах, берцах и свитере с закатанными до локтей рукавами. Почему-то в памяти всплыла строчка из песни маминой юности: "а я люблю военных, красивых, здоровенных" и вот эта вот дама с дебильным начёсом из восьмидесятых, скачущая по сцене.

"Здоровенный" опускает ладони в карманы штанов и опирается бедром о дверной косяк:

— Не звонила, значит?

— Никто мне не звонил, — с опаской глядя на незнакомца, достаю из кармана телефон. Нет от неё пропущенных. Что за развод?!

— Вот ключи, она мне дала, — кивает на захламленный журнальный столик, где поверх вороха квитанций, чеков и мятых флаеров лежит связка ключей с брелоком в виде балерины, делающей фуэте. Это точно мамин брелок, я ей его подарила.

— Откуда ты мою мать знаешь? Или ты, — брезгливо морщусь, — её новый хахаль?

— Нет. С твоей мамой меня связывают чисто дружеские отношения, — голос спокойный, словно это я пришла к нему в гости. Это разозлило.

— Ну допустим, — наступаю на задник, стягивая кроссовки. — И дальше что? Что ты тут забыл? Друг, — выделяю самой отвратительной интонацией.

— Приехал по делам, надо было где-то пару дней перекантоваться. Твоя мама предложила мне остановиться у вас.

— А у меня она спросить не забыла?

— Она должна была позвонить.

— Должна… Она дохрена что должна была, но никогда не делала, — задев его бедром, захожу на кухню и, наливая прямо из-под крана воды, изучаю расставленные на столе разносолы. Открытая банка консервов, хлеб, колбасная нарезка. С края практически пустой кружки свисает бирка чайного пакетика.