Грешники

Лель Агата

Любил я её когда-то страшно. Детдомовская девчонка, попала туда уже довольно поздно — в тринадцать, от того была дико колючая и зашуганная. Столько времени у меня ушло, чтобы она оттаяла, снова научилась доверять. Мне хотелось её оберегать, жалеть. Хотелось оградить от проблем. Клялся, что всегда буду рядом, никогда не брошу и прочее-прочее, что там ещё обещают в безбашенные двадцать три. Вообще, мать её, если её можно так назвать, была жива, когда Оля в детский дом попала, просто её лишили родительских прав. Государство с метрами

опрокинуло, ведь номинально у неё они вроде как были — старый бабкин дом, а по факту там всё давно было пропито. После скромной росписи с Ленинском ЗАГСе я сразу же прописал её в своей однокомнатной, пообещав, что теперь она точно никогда не останется на улице.

Хотя бы это слово сдержал, раз с остальным "долго и счастливо" не получилось.

— Оля, всё. Ну ты чего, в самом деле!

— Да, да, извини, — всхлипывает и наконец-то отлипает. Промакивает уголки глаз сложенной ранее в квадратик салфеткой. — Не знаю, нашло что-то вдруг.

— "Киндзмараули" на тебя нашло. Целую уговорили. Пошли, до остановки провожу.

Оставляю "на чай" и мы вместе выходим в не по-октябрьски морозный вечер. Оля держит меня под руку, мы неторопливо идём рядом, словно не было этих семи лет порознь. Не было развода, войны, её нового будущего мужа и моих попыток построить ещё одну неудачную ячейку уже с другой женщиной.

Я не люблю её больше. Но всё равно она какая-то… своя, что ли, родная.

— Ты когда уехал, ну, после развода, я разбитая была жутко, — неожиданно делится, ёжась от холода.

— Серьёзно?

— Да. Рыдала месяц, наверное, не переставая. Жалела страшно, что потеряла тебя.

— Ой, врёшь ты всё, Градова. Или какая ты теперь будешь?

— Буранова.

— У природы нет плохой погоды, — улыбаюсь каламбуру, а она вдруг тормозит, пристально заглядывая мне в глаза.

— Ты думал обо мне, Саш? Хоть иногда?

— Думал.

Улыбка тает.

На её тёмную копну волос ложатся первые неразумные снежинки, она чуть-чуть пьяненькая и такая податливая…

— Я тоже думала.

Смотрим друг на друга несколько секунд, а потом она сама меня целует. Долго так, основательно.

— Мне кажется, я больше никогда не полюблю кого-то так же, как тебя, — шепчет мне в губы, а я уже жалею, что поддался минутной слабости. — Правда. И Антона я никогда так, как тебя не любила. Он неплохой, нет, но… не ты. Ты же первым у меня был.

— Оль…

Понимаю головой: вот это всё — лишнее. Она моя бывшая, всё, страницу перевернули, давно уже разными дорогами. Она замуж выходит, ну зачем ворошить.

— Ты где остановился? — спрашивает вдруг.

— У знакомых.

— Может…

— Не может, извини, — снимаю с себя её руки и набрасываю на голову капюшон. — Мне пора. Созвонимся насчёт нотариуса, да? Такси вызвать тебе?

— Не надо, тут три остановки всего. Я дойду.

— Тогда пока, — засунув руки в карманы куртки, ухожу, не оборачиваясь,

ощущая затылком её растерянный взгляд.

Зря. Очень зря, Оля. Ну зачем ты это всё, дурочка! Даже со мной. Ведь жалела бы потом.

Идти домой совсем не хочется, хотя бы потому, что дома у меня в этом неприветливом городе нет. Только комнатка в двушке жены брата, с её чокнутой на всю голову дочкой. Меня предупреждала Варя, что девчонка палец в рот не клади, но чтобы настолько…

Сама Варя совершенно не такая: мягкая женщина с податливым характером, но эта… эта дъяволёнок во плоти.

После встречи с бывшей на душе полный раздрай. Как-то муторно. И, вопреки принципам, хочется надраться. Сколько я не пил нормально? Года полтора точно.

Ноги сами собой заносят в какую-то забегаловку. Громкая музыка, в воздухе витает аромат пива и гренок. Народу — немерено.

Удивительно, но среди этой вакханалии кто-то умудряется смотреть по треснутой плазме бой — наш парень против какого-то американского рэмбо. Не интересуюсь боями, имён не знаю.

— Столиков нет, простите, — перекрикивая шум, просвещает молоденькая официантка в фривольной короткой юбке. Судя по амбре, слегка поддатая. — А хотя… — тянет шею, — вон у окна освободился на двоих.

Столик занять успеваю, чему очень рад. Реально хочется посидеть, посмотреть дурацкий бой, выпить дешёвого пива. Хорошо жить же. Особенно это понимаешь, когда был когда-то на волосок от смерти.

— Пиво, — тяну руку с вытянутыми средним и указательным пальцами. — Два.

Официантка кивает и скрывается за барной стойкой. Повесив куртку на спинку стула, осматриваю помещение. Обычная провинциальная кафешка, где и свадьбы, и поминки, и первое свидание, и так, чисто с другом посидеть. В столице такого давно уже не найти, всё пафосное, "тематическое": вэйп-бар, бар-суши, кальянная.

— Ваше пиво, — на стол, не побоюсь этого слова, с грохотом опускается кружка с тяжёлым дном, хлопья пышной пены плюхаются на экран моего телефона. — Извините.

Поднимаю глаза…

— Привет, борзая. А ты чего здесь?

Дочь Вари, в такой же фривольной юбке, как её предшественница.

— Я здесь подрабатываю после учёбы. А ты здесь чего?

— Вот, пива зашёл выпить.

— А, — и подумав: — Это ты зря, пойло здесь дерьмовое, наши тут никто не пьёт.

— А я уже "ваши"?

— Ну вообще, да, чего это я. — И, занеся над обшарпанным блокнотом ручку, деловито: — Чесночные гренки? Орешки? Кальмары в кляре?

Забавная.

— Посиди со мной, — киваю на стул напротив. — Попроси, чтоб нормальное налили. Я угощаю.

— Ты что! — озирается по сторонам. — Нам нельзя с клиентами отираться, штрафуют сразу.

— А с гостями, кто оставляет щедрые чаевые?

Она секунду как будто бы мнётся, а потом застывает, глядя куда-то перед собой. Выражение лица разительно меняется: