Грешный ангел
Шрифт:
Бонни налила себе чай, не обратив внимания на замечание Кэтти.
– Как Роз? Она съела ужин?
Кэтти, как показалось Бонни, была немного смущена.
– Она в порядке, мэм, она поужинала. И… – Кэтти опустила свои прекрасные зеленые глаза. – Ее кормил отец, мэм, – призналась она. – Роз сегодня встретилась с ним, и я не знала, как поступить.
Бонни села за кухонный стол, грея руки о чашку с чаем.
– Все хорошо, Кэтти, – мягко сказала она, – полагаю, это было неизбежно.
– Ведь он не знал о Роз, правда? – спросила Кэтти,
Бонни подумала, что Элай, кормящий годовалого ребенка, должно быть, выглядел забавно, но это не развеселило ее, она почувствовала раздражение.
– Знал, – ответила она, не пояснив, что Элай не считал себя отцом Роз.
Кэтти смутилась и покраснела. Несмотря на некоторый сценический опыт, она не умела притворяться и сейчас жалела, что упомянула об Элае.
– Я пойду спать, – сказала она, – думаю, мисс Роз проснется рано.
Бонни поставила чашку на поднос и подошла к окнам, выходящим на улицу. Несколько мужчин слонялись по улице, и даже в темноте было видно, что они нетвердо держатся на ногах.
Время от времени Бонни пробирал озноб. Она знала, что эти мужчины рабочие сталеплавильного завода, судя по их разговорам, они недовольны зарплатой и условиями.
Вскоре после приезда Бонни в Нортридж распространились слухи о забастовке, рассказывали об отдельных случаях неповиновения рабочих, но Форбс оказался умелым управляющим и сумел всех успокоить.
Сейчас поговаривали, что активисты вновь проводят тайные собрания. Возможно, все это и заставило Элая вернуться в Нортридж. Бонни взяла лампу и пошла в спальню, которую разделяла с Розмари, опасаясь последствий конфликта между рабочими и администрацией.
Осторожно держа лампу, она загляделась на спящую дочь. Свернувшись в кроватке, Роз казалась херувимом с золотистыми волосами и розовыми щечками. Вид спящего ребенка так заворожил Бонни, что она забыла обо всех неприятностях этого мучительного дня. Поставив лампу на стол возле кроватки, Бонни наклонилась поцеловать Розмари.
Нехотя отойдя от ребенка, Бонни налила в таз воды, чтобы умыться. В эту ночь она даже не взглянула в маленькое зеркало, висящее над бюро. Она вынула шпильки, и пышные волосы упали ей на плечи.
Бонни еще раз взглянула на спящую дочь и впервые подумала, что Элай может предъявить права на Розмари и отнять у нее ребенка. Из всех опасностей, подстерегавших Бонни, эта была самой страшной. Дрожа, она стянула с себя платье и надела длинную фланелевую ночную рубашку. Снова поцеловав Роз, она легла в постель. Бонни размышляла о том, что Элай мог бы сделать для ребенка то, что было не в ее силах, и страх Бонни, все нарастая, стал невыносимым. Теплое одеяло уже не согревало ее.
Элай спал плохо: все в старом доме напоминало ему о прошлом, о родителях, он вновь ощутил горечь утраты. Ему уже тридцать три, но он до сих пор не понимает, как могли они оставить детей и отправиться в Африку кого-то спасать.
Но страшнее всего для Элая была мысль о Бонни. Его преследовало
Утром, умывшись и одевшись, Элай вышел из дома. Он постоял у пруда, швыряя камешки в воду. Ему казалось, будто дед его находится рядом. Значит, он все еще не убежал от ночных призраков, но присутствие Джошуа его не смущало.
Мысль его вернулась к тому дню, когда его родители объявили, что желают уйти от всего «мирского». Тогда он тоже стоял здесь, ему было десять лет, и он был потрясен до глубины души. К нему подошел Джошуа.
– Это печальный день для Мак Катченов, мальчик, – сказал Джошуа, – не стесняйся, плачь, если хочешь. Я знаю, что тебе надо поплакать.
Но Элай держал себя в руках.
– Эти камешки не прыгают по воде, они сразу идут ко дну, – вот все, что ответил он деду.
Джошуа нагнулся и поискал плоский камешек. Когда он протянул его внуку, у Элая хлынули слезы, и мальчик бросился в объятия деда.
Элай с трудом заставил себя вернуться в настоящее: перед глазами все еще стоял дед. Он обрадовался, увидев неподалеку Джиноа. Она смотрела на Элая со смешанным чувством любви и жалости.
Сестра и брат молчали. Несмотря на различие характеров, их связывала взаимная любовь. Элай заговорил первым:
– Если ты собираешься снова сказать мне, что мне следовало быть здесь, Джиноа…
Так как он умолк, Джиноа подошла к нему и взяла брата за руку:
– Ты дома, и это – самое главное. – Она глубоко задумалась, затем сказала: – Что ты собираешься делать, Элай? Я имею в виду проблемы на сталеплавильном.
Элай устал. Приехав вчера, он полночи танцевал с Бонни, вернувшись, домой, страдал оттого, что потерял ее. Прежде, чем принять решение относительно завода, он должен поговорить с рабочими, Сэтом и Форбсом Даррентом. Кроме того, ему надо посетить завод и проверить бумаги.
– Сэт предупредил меня насчет Даррента, – заметил Элай, так и не ответив на вопрос Джиноа.
– Я никогда не могла понять, почему дедушка доверял этому человеку, – спокойно сказала Джиноа, пристально глядя на сверкающую воду. – Ведь он говорил, что Форбс – хапуга.
Вспомнив, как Бонни обвинила его в краже магазина, Элай почувствовал холодную ненависть к Форбсу Дарренту. Этот жалкий, но столь дорогой для Бонни магазин, присвоил, конечно же, Форбс, Элай не имел никакого понятия об этом.
– Дед частенько говорил мне, что за Форбсом надо присматривать. Я не слушал его тогда, занятый другими делами.
– То есть дедушка не доверял Форбсу? – глаза Джиноа округлились.
– Он говорил мне, что Форбс быстро соображает, но весьма ненадежен. Думаю, тщательная проверка конторских книг компании докажет, что Форбс на редкость изобретателен, – ухмыльнулся Элай.
– Мне следовало что-то предпринять, – с сожалением сказала Джиноа. – Я знала, что Форбс живет не по средствам. Ведь на зарплату не построишь салун «Медный Ястреб» и прочее!