Грешный любовник
Шрифт:
Сильвия последовала за ним. Свеча осветила небольшую комнату с кирпичными стенами, в которой находилось полным-полно стоп бумаги и стоял еще один печатный станок. Письменный стол с чернильницами и перьями, изрядно исписанными, притулился в углу.
– Потайная комната, – удивилась она. – Здесь ты печатаешь эротику?
Дав осматривал кипы бумаг, ящики, полные уже сшитых брошюр.
– Боже мой, нет, конечно! Эротика печатается наверху, там же, где и более приличная продукция.
– Если ту продукцию вы называете приличной, сэр, то мне страшно представить,
– Здесь я предаюсь самому что ни на есть грубому и недостойному джентльмена времяпрепровождению: я пишу.
– Так, значит, сюда вы отправляетесь каждый день?
– Если не отправляюсь в город на поиски материала. – Он всучил ей целую пачку брошюр. – Вот то, что может доставить мне изрядные неприятности.
Сильвия присела на сложенные друг на друга перевязанные ящики и принялась читать.
– О, – протянула она через несколько минут, – вы реформатор, мистер Давенби? Вы ратуете за запрещение работорговли и кабальных договоров? Вы желаете реорганизовать детский труд и ввести новые законы, регулирующие отношения мастеров и подмастерьев? Вы бы даже хотели улучшить положение женщин?
– Кто-то же должен поднимать такие вопросы, – ответил он, продолжая листать бумаги.
– Но вы благоразумно печатаете вещи такого рода потихоньку?
– Ни в одном из памфлетов нет ничего незаконного, строго говоря, но если моя причастность станет известна, то доступ в большинство светских гостиных будет для меня заказан.
– Однако вы не стесняетесь расписывать в полную силу, – заметила она, переворачивая страницу. – Как раз доступом в светские гостиные вы и пользуетесь, для того чтобы иметь возможность называть настоящие имена? Боже, да еще такие подробности раскрываете! И что, действует?
Он все еще продолжал свои методичные поиски.
– Все реформы начинаются с ясного осознавания обществом ситуации. Я рассылаю свои памфлеты по всей Англии целыми фургонами.
– Ивширу известно об этом?
– Никому не известно. Кое-кто из моих рабочих знает. Ну и Таннер Бринк, разумеется, который очень помогает с транспортировкой. А теперь вот и ты.
– Мистер Бринк участвует в вашей работе?
Дав вытащил нож и разрезал веревку на одном из упакованных ящиков.
– Цыгане очень привержены идее свободы. Кроме того, вся семейка Таннера обожает тайны и интриги. Помнишь фургон на Вестминстерском мосту? Возница его – еще один из кузенов нашего друга.
– А пьяный лодочник? Нет, не может быть! Неужели и лодочник – твой человек?
Он поднял на нее глаза и усмехнулся.
– Увы, и он тоже член плодовитого семейства Бринк. Смех душил ее.
– Я раздавлена!
– Я верю тебе. – Он принялся разрывать обертку других ящиков, так что на полу теперь валялись целые вороха бумаг. – И даже полагал после разговоров, которые мы с тобой вели в течение последних дней, что ты отнесешься к моим занятиям с одобрением.
Жар объял ее сердце. «Я верю тебе!»
– А я и отношусь с одобрением! – ответила она, продолжая читать. – Но откуда взялись истории конкретных людей?
– Я услышал их в заведениях вроде «Пса и утки», от моряков, рабочих, проституток. И от Мэтью Финна, которому его соотечественники такие истории рассказывают, что кровь стынет в жилах. Посредством памфлетов и брошюр я делаю что могу, для того чтобы и Англия узнала обо всем тоже.
– Но вы ни перед чем не останавливаетесь! Вы открыто нападаете на пэров Англии и подвергаете их настоящему осмеянию. Вы даже перечисляете знатных дам, которые брали себе в пажи африканских детей, а потом выгоняли. Боже, вы и их высмеиваете...
– И безжалостно! Женщина, которая покупает ребенка, как аксессуар к наряду, а потом выбрасывает, заслуживает презрения всякого цивилизованного человека.
Страницы скользили под ее застывшими пальцами. Сердце сильно и тревожно билось.
– Если станет известно, что ты стоишь за подобными памфлетами, то тебя не пустят даже на порог ни одной кофейни в городе.
– Да, – подтвердил он. – Я и прилагаю немалые усилия, чтобы избежать наказания. Многие столпы большого света, которым весьма не по душе неприглядная правда, с большим удовольствием отправились бы смотреть, как меня секут кнутом, Привязав к задку телеги, узнай они о моем авторстве.
Она похолодела.
– Дав, но ты рискуешь всем!
– Многим. Хотя и не головой – пока.
– Так у тебя не печатается никаких по-настоящему мятежнических листовок?
– По-настоящему мятежнических не печатается. – Он вытащил новую пачку свежеотпечатанных листов и несколько минут молча читал, страницу за страницей. Наконец поднял голову и показал ей листок. – Разве что вот это!
– Что? – Сильвия подошла к нему. – Что тут такое?
– Улика, на основании которой меня могут и повесить, – ответил он.
Ничего не видя перед собой от ужаса, она взяла у него лист.
– Да объясни же! – потребовала она. – Что здесь такого особенного?
– Прямое подстрекательство к мятежу. – Он взял другой лист и быстро прочел его. – Боже, а вот еще более дискредитирующая листовка. Угрозы в адрес самого короля! Увы, то, что мы имеем здесь, – государственная измена.
Бумага с шуршанием смялась в ее судорожно сжавшихся пальцах.
– Ты с ума сошел! Как можно печатать подобные вещи!
– Я не писал таких листовок. И хоть моя подпись и красуется на каждом листе, ничего подобного никогда не писал.
– Тогда кто же?
– Том Хенли собственной персоной, надо полагать, – сомнительная личность, негодяй, который при малейшей опасности пойдет на что угодно ради спасения своей шкуры. Последнее время у него появилась прекрасная возможность потихоньку запускать печатный станок по ночам, хотя что до самой идеи, то здесь чувствуется постороннее влияние. Видимо, кто-то ему очень неплохо заплатил и помог выехать за границу.
– Кто-то богатый и влиятельный, кто знал, чем ты здесь занимаешься? – Она опустилась на ящик. – О Боже! Я виновата! Я рассказала Ивширу о Томе Хенли! Я рассказала ему про книгопечатню. Но мне и в голову не могло прийти, что герцог попытается загнать тебя в угол с помощью поддельных листовок!