Грета за стеной
Шрифт:
— Я говорил с ним вчера, — ответил Мартин, — Говорит, кроме возни у помойки не видел ничего. Дохлый номер.
— Когда вы закончите пробивать отпечаток? — осведомился у Лоты Маркус.
— Компьютер выдает час-полтора.
Маркус удрученно покачал головой и вернулся к папке, принесенной Мартином.
Дом погрузился в тишину.
Все это время Грета трудилась на кухне, помешивая макароны в кастрюле и украдкой поглядывая в соседнюю комнату. Все, кроме отца, сидели к ней полубоком, отец — спиной, и она могла хорошо видеть Мартина, как и он мог видеть ее. Но едва ли он бросил на Грету хотя бы один-единственный взгляд с тех пор как вошел. Словно забыл о ее существовании, если бы не одно но. Когда нервничал, он ерошил волосы, зачесывал пальцами назад. С тех пор как пришел, он сделал это движение уже несколько раз — это выдавало в нем потерянное душевное равновесие, но едва ли
Она не знала, злилась ли она на него так, как раньше, но какое-то смутное чувство тоской отдавалось в ее душе. Мартину, по подсчетам Греты, было двадцати восемь — двадцать девять, но из-за светлых вьющихся волос и манеры одеваться исключительно в джинсовые куртки, он казался младше своих лет. При первом взгляде на него Грета бы никогда не подумала, что этот парень не расстается с табельным оружием. Что этот парень убивал. Она вернулась к сковороде.
Когда Грета заваривала чай, Мартин зашел на кухню и попросил стакан воды. Так попросил, будто между ними никогда ничего не было: ни поцелуев, ни смущенности, ни той ночи, когда уставший и мокрый, он лежал на ней, прижимал к себе, дрожащую и хрупкую. Будто он никогда не зарывался лицом в ее волосы, не покрывал поцелуями, не убаюкивал в объятиях и никогда не разрывал ее сердце на части, бросив, ничего не объяснив. Он смотрел на нее, и по его лицу было трудно понять, о чем он думал и что чувствовал. Может, и ничего. Она еще хранила набросок их рук, который нарисовала по прибытии домой из Каменной бухты. Она никому его не показывала кроме учителя живописи, даже Сунниве. Мартину тем более никогда не покажет. Было бы лучше выбросить его, или сунуть в дальний угол мансарды — ее угол забвения ненужных вещей, где хранится всякий хлам вроде обрезков паспарту, и где уже собирает пыль подаренный Мартином плюшевый кот. Пару раз Грета собиралась его выбросить, но рука так и не поднялась. Грета могла только гадать, что с ее рамкой с дельфинами из серебряной пластики сделал Мартин. Если ему было настолько наплевать на ее чувства, когда он ее бросал, что даже не поцеловал, не обнял на прощание, ее труды вполне могли в тот же день оказаться на помойке, или еще хуже — быть передарены.
Она взяла граненый стакан, набрала воды из фильтра и протянула Мартину. Его палец скользнул по ее коротким ногтям. У него всегда были холодные руки. Выпил половину воды, поблагодарил, поставил стакан в мойку и вернулся в гостиную. Грета была готова запустить этим стаканом ему в голову! Да, она все еще на него злилась! Остановись он в дверях, обернись, и скажи, пока никто не слышит: «Я скучал по тебе», пусть даже без попытки обнять, она не дала бы ему пощечину. Сдержалась бы, ответив: «Спасибо» или, не дай Бог, если бы ее гордость умерла после капли его внимания, ответила бы тем же, и Мартин получил бы прощение, вообще не трудясь. Но даже так было бы лучше, чем вот так — никак. Он появился и снова ее взбудоражил, а сам, как ни в чем не бывало, ушел. Но внешне Грета казалась абсолютно невозмутимой. В конце концов, когда ей было больно, и она ревела из-за него, как дура, никому от этого проку не было, только Грета казалась себе жалкой и раздавленной.
Девушка высунулась из кухни и объявила, что обед готов. Маркус сказал всем сворачиваться и достал откуда-то с полок пластиковые подкладки под тарелки, потому как скатерти в доме никогда не держал.
Даже Грета не ожидала, что впервые приготовленные ею мясные шарики по маминому рецепту получатся настолько мягкими и вкусными. Но она сидела между Эдвином и отцом, и ей кусок в горло не лез — напротив нее, задумчиво рассматривая узор на салфетке, сидел Мартин. Его длинные ноги постоянно задевали ноги Греты, пока она не убрала их под стул. Рука у лица, указательный палец подпирает висок — Мартин не здесь, он на месте убийства, вспоминает детали. Грете был хорошо знаком этот отсутствующий взгляд. В отличие от него, другие участники команды комиссара Эггера умели отвлекаться от работы. В этом Мартин был очень похож на отца.
Неожиданно обед для Греты обернулся пыткой — Лота, как единственная из присутствующих в доме женщин, на глазах у которой Грета выросла и превратилась в девушку, желала узнать, чем дочь комиссара жила этот год? Училась, училась, сдавала зачеты. Что еще могла делать студентка, чей день забит с утра до позднего вечера занятиями и факультативами?
— Ну как же? — возразила Лота.
Конечно. Нет, у нее не появился молодой человек. На мгновение, вилка Мартина перестала ковырять макароны — Грета не подала вида, что заметила это, но ощутила волну холодной злости. Она не хотела, чтобы Мартин решил, будто бы навсегда останется для нее единственным.
Мысль об этом ее бесила.
— Но у нас на курсе есть симпатичные молодые люди, — заметила Грета.
На самом деле она так не думала.
— Все, как один, художники, — Маркус произнес последнее слово с насмешливой интонацией. Он не был против, что его дочка решила взяться за краску и кисть, но мужчин-художников он считал неряхами и неудачниками, потому что девяносто процентов из них так и останутся непризнанными и нищими, если будут заниматься только искусством. Не такой перспективы в личной жизни он хотел для своего единственного ребенка. Как и не хотел, чтобы она встречалась с полицейским, да и мать бы никогда не позволила. Она-то знала, что такое ждать мужа со службы. Как пожарного. И гадать: вернется — не вернется.
Хвала небесам, Эдвин быстро подхватил тему с пожарными, и все оставили Грету в покое.
К четырем все засобирались по делам. Мартина вдруг осенило, проверить карту района Рейвенхоф, возможно, рядом с Новой ареной есть какие-нибудь институты или колледжи, возможно, больницы, которые можно было бы проверить, и наткнулся на общежитие медицинского института к северу от стадиона, километрах в полутора.
— Едем! — поддержал его инициативу отец.
Лота с Куртом отправились в участок, перепроверять имеющиеся улики, Эдвин отправился дорабатывать портрет убийцы.
Когда все вышли, и на улице застучали дверцы автомобилей, Грета убирала грязную посуду в посудомоечную машину Вдруг входная дверь распахнулась, и в гостиной раздались стремительные шаги. Зашуршала оставленная на столе папка с фотографиями. На кухню вошел Мартин. В электрическом свете лампочки, его глаза казались зелеными.
— Я скучал по тебе, — сказал он, глядя в лицо Грете. И вышел. И Грета замерла, словно снова превратясь в ту шестнадцатилетнюю девочку, которой была, когда увидела его впервые.
Первые воспоминания Греты о себе начинались в четыре года — она помнила, как отец помогал ей спускаться с детской горки. И как мать целовала отца. Ей казалось, что они всегда были и будут счастливы. Они крайне редко ругались, и их развод оказался полнейшей неожиданностью для маленькой Греты, которая вдруг осознала, насколько иллюзорен был ее мир.
Родители никогда не рассказывали ей, почему решили расстаться.
Однажды, когда Грете было 13, они позвали ее в общую комнату, усадили на стул, сами сели напротив, и деликатно, как могли, сказали, что больше не будут жить вместе. О разводах Грета знала только то, что ей рассказывала девочка из класса, чьи родители тоже не жили вместе и через суд делили дом и деньги. Та девочка все время плакала и пряталась в туалете. Грета боялась, что теперь и с ней случится то же самое. Ей не хотелось, чтобы родители расставались. Для суда Грета была еще маленькой, чтобы решать, с кем из родителей она хочет остаться, но все равно она боялась, что судья попросит ее об этом, а она не будет знать, что ответить. Было ужасно подумать, что ей придется выбирать между папой и мамой. Суд постановил отдать девочку матери, отцу же разрешили видеться с дочерью, когда он захочет. Маркус не возражал, но сильно переживал — было видно. Грета первые видела его таким. Всегда бодрый, энергичный, громкий, он вдруг осунулся, ссутулился и будто стал меньше. Линда увезла дочь за неделю до начала бракоразводного процесса. Когда они с вещами выходили из дома, их встретил Свен и помог загрузить вещи в машину. Сначала Грета приняла его за таксиста, но мама объяснила ей, что он ее друг, и что он ей обязательно понравится. В тот день новый друг мамы отвез их на Ринг, где для Греты уже была готова комната. Грета всю дорогу молчала. Ей было тринадцать, но она уже была достаточно взрослой, чтобы понять, что этот человек маме вовсе не друг, и что он появился в ее жизни не вчера. Девочку преследовало ощущение краха. Ее жизнь вдруг рассыпалась, как дурацкая мозаика. После развода родителей она будто неожиданно повзрослела.
Когда они уезжали, Маркус Эггер выглядел плохо и производил жалкое впечатление. По крайней мере, Грета жалела его больше, чем мать, которая, наверное, тоже переживала разрыв, но где-то глубже, чем отец, так глубоко, что внешне это почти никак не проявлялось, за исключением появившейся на лице усталости и какой-то тревоги. Подсознательно Грета винила ее в том, как плохо выглядит отец и почти не общалась с матерью первые полгода.
Стеклянные высотки Ринга и выровненные, как по линейке, лужайки Грете не нравились. Она упрашивала отца приехать к ней на остров. Он обещал, что как-нибудь обязательно приедет, но так и не выполнил своего обещания.