Грета за стеной
Шрифт:
Теперь Грета жила на два дома. Первые два года она приезжала к отцу на 3 дня в неделю, поэтому в ее комнате для нее всегда все было готово. Сад, который мама возвела на заднем дворе, медленно приходил в упадок, и это наводило на Грету грусть. Она говорила об этом маме, намекая таким образом на то, чтобы она приехала к отцу, и она тоже обещала дочери, что приедет, но так ни разу и не приехала. Как-то, когда Свен был на работе, к маме заглянула ее подруга, и они разговорились на кухне. Грета слышала их разговор через приоткрытые двери. Мама говорила, что всегда знала, что все закончится разводом, потому что для Маркуса служба всегда была и будет на первом месте. Так было еще, когда они начали встречаться, но тогда это казалось ей ерундой, которую можно вытерпеть. Но постепенно пелена с ее глаз начала спадать. Сначала ее стали раздражать его выезды на место очередного убийства, среди ночи, когда он мог уйти в лучшем случае до утра, потом — беспрерывно трезвонящий телефон, коллеги, которые появлялись в их доме — она слышать не могла то, о чем они говорят. Но больше всего она ненавидела то, что сколько бы Маркус ни говорил, что любит ее, стоило в городе появиться какому-нибудь психу с пистолетом, он не раздумывая, бросался под пули. Сначала она думала, что рождение дочери его остановит, но остановило ненадолго — Маркус Эггер все равно считал себя сначала офицером,
Вместе с домом Грета поменяла и школу. Школа Ринга была больше ее старой школы раза в полтора, лучше оснащена и с целым списком внеклассных занятий — только выбирай по вкусу. Но выбирать Грете ничего не пришлось, потому что художественная школа при Королевской академии искусств, чей стеклянный купол был виден из окна ее комнаты на острове, казалась ей важнее, и бросать ее она не собиралась. Пожалуй, именно здесь, в красках, она отчасти нашла свою отдушину, когда находиться дома и в новой школе совсем становилось невмоготу. Ее успеваемость в обычной школе после развода резко упала, и учителя по неосторожности обрушивались на нее с критикой и призывами быть внимательнее, старательнее, а Грета пряталась в туалете и плакала. Тогда ей и помогла Александра, девушка из команды отца. Она несколько раз вызывалась привезти Грету после занятий в пятницу. По дороге они разговаривали, и Грете становилось легче. Перед тем, как выйти замуж и уехать, Александра дала ей один совет, который Грета прилежно соблюдала до сих пор. Она сказала, что если Грете станет плохо и все вокруг покажется совсем ужасным, нужно представить себя за ширмой — прозрачной стеклянной перегородкой, за которой безопасно и никто не обидит. Поначалу представлять себя за чем-то Грете удавалось с трудом, и ширма рассыпалась в пыль после первого же замечания учителя, но постепенно она приобрела устойчивость, пока со временем стекло не превратилось в кирпичную стену, и Грета будто перестала мучиться болью при взгляде на родителей от того, что они больше не вместе.
После окончания школы Грета подала документы в академию на кафедру монументально-декоративной живописи — ей всегда нравилось расписывать стены, отчего доставалось обоям в ее комнате. Но мама скептически относилась к решению дочери стать профессиональным художником, так как искренне полагала, что получив диплом, Грета до конца жизни будет расписывать изразцы на керамическом заводе или изготавливать магнитики с видами Гёльдерлина и Ринга. К тому же она не была уверена, что Свен захочет оплачивать ее обучение, а попасть на бюджет она считала для дочери невозможным. Грета сильно разозлилась на нее за эти слова и решила во что бы то ни стало доказать ей, что она сможет. Отец ее поддержал.
Конкурс на бесплатное обучение делился на 4 тура, и у девочки колени подгибались от волнения и страха. По заданию первого тура она предоставила приемной комиссии конкурсные работы по живописи. Пока трое незнакомых преподавателей академии рассматривали работы абитуриентов, Грета выполняла этюд натюрморта для предметной композиции и с замиранием сердца вслушивалась в голоса членов приемной комиссии за спиной. Один из них неосторожно высказался об использовании абитуриенткой Эггер серого цвета, назвав его гнетущим и одинаковым, а другой поддержал его мнение, но назвал эту проблему поправимой, а саму картину обозначил красноречивой и интересной. Того, кто ее защитил, звали Теодор Адлер, о котором еще на подготовительных курсах по группам ходили легенды. В жизни он оказался моложе, чем его представляла себе Грета. На вид ему было не больше тридцати. У него были темно-рыжие, почти медные, волнистые волосы и такая же темно-рыжая эспаньолка. Несмотря на работу с красками, вид у него был опрятный и чистый. Как Грета заметила позже, классические жилетки без лацканов, галстуки и кипенно — белые рубашки с засученными до локтей рукавами он предпочитал любой другой одежде, изредка одевая черную водолазку, а его любимой привычкой было громко хлопать в ладоши, привлекая к себе внимание окружающих. По аудитории он передвигался быстро, подобно метеору, и легко управлялся с тяжелыми мольбертами и подрамниками. Он не был женат, но старшекурсницы клялись, что еще год назад видели на его безымянном пальце обручальное кольцо. Аспирантки с кафедры книжного дизайна и графики строили ему глазки, но он никогда этим не пользовался. Он много работал в академии и в своей мастерской и сотрудничал с галереей современного искусства «Сальвадори», которая торговала его картинами и часто устраивала выставки его работ. К тридцати годам он уже заработал себе имя и репутацию, хотя далеко не все художники считали его одним из своих, искренне веруя в то, что настоящий живописец обязан быть безумным и снискать признание только после смерти в нищете. Сам же Тео Адлер не подавал виду, что его это расстраивает и предпочитал не хвастать своими успехами перед менее удачливыми коллегами.
Параллельно практике он вел у первокурсников лекции по монументально-декоративной живописи.
Благодаря его доброму слову, во второй тур Грета прошла без особых усилий. Там она 3 часа выполняла эскиз интерьера, а в третьем детально прорисовывала часть этого интерьера, чтобы в четвертом состязании завершить экзамены выполнением рисунка с гипсовой головы и наброском одетой фигуры. Когда результаты вступительных испытаний вывесили на стенде у деканата на втором этаже, и Грета нашла свое имя в списке поступивших на бесплатное обучение, она впервые со времен развода родителей испытала чувство сродни, если не эйфории, то близкое к этому. В ту среду девочка, как на крыльях, полетела к отцу в участок и едва не сшибла с ног парня в джинсовой куртке, который выходил из его кабинета. Это был Мартин. Отец представил их друг другу, и офицер ушел, а Грета почти мгновенно забыла его длинное угрюмое лицо, кинувшись рассказывать отцу о своей победе.
На своем курсе Грета оказалась самой младшей, потому что родители отдали ее в школу в шесть лет. Почти на год старше ее была Суннива, девушка из группы и ее будущая лучшая подруга. Почти сразу одногруппники прозвали ее «Колокольчик», потому что на ее шее гроздьями висели звенящие друг о друга металлические медальоны, талисманы и амулеты — будто на все случаи жизни. Грета сразу провела параллель между этими украшениями и тем случаем, после которого у Суннивы появилась эта тяга к эзотерической атрибутике, привлекающей удачу, успех, здоровье и защищающую от несчастий и бед. Однажды Сонни рассказала подруге, как тонула. Ей было двенадцать, когда она выпала из лодки, на которой каталась с двоюродной сестрой, и топором пошла ко дну. Ее спас мальчик на пару лет старше ее. В тот день он пришел с братом на озеро порыбачить. Его звали Пауль. Так они и познакомились, а затем подружились. Сейчас они встречаются — Суннива всегда говорила, что лучшие молодые люди получаются из друзей. Пауль учился здесь же, на факультете книжной графики. С тех пор много воды утекло, но Сонни продолжала панически бояться большой воды. Даже стоя в воде по пояс она чувствовала себя неуютно и торопилась выйти на берег. Если не считать эту фобию, в остальном Колокольчик кому угодно могла утереть нос своей энергией. Она будто фонтанировала ею, преобразовывая в нее солнечный свет. Как в ней помещалось столько жизненных сил — оставалось только гадать или пенять на ее амулеты. Грета ей даже завидовала — сама она всегда была тихой, даже до обескураживающего развода. Суннива же вмещала в себя энергию тайфуна, блестящего разномастными медальонами, и находила в Грете уравновешенность, умение сдерживаться и здравый смысл, в большей степени, чем был у нее самой. Наверное, из-за этого девочки и потянулись друг к другу — чтобы уравновесить.
Первые лекции по монументальной живописи Теодора Адлера изменили отношение Греты к этому виду искусства.
За столом преподавателя Адлеру никогда не сиделось, и он предпочитал опираться на него бедром или сидеть за соседней от Греты партой, управляясь с проектором, — он любил использовать на занятиях вместо толстого учебника с черно-белыми иллюстрациями слайды и фильмы об искусстве. На его лекциях Грета многое узнала. Особенно ей понравилось, как Адлер доходчиво объяснил разницу между монументально-декоративной и просто декоративной живописью. Если опустить приведенные им красочные эпитеты и аллегории, все сводилось к тому, что живопись, которая не дополняет и не выявляет стиль самого здания, а лишь украшает его архитектуру, называется просто декоративной, а если выполняет эти функции, то уже носит в себе монументальность. Он рассказывал студентам о материалах, из которых могут состоять стены, что могло бы стать наискучнейшим лекционным материалом, если бы не энергия преподавателя и нетривиальный подход к делу Он рассказал, что все способы МДЖ делятся на 2 категории: закрывающие и не закрывающие поры здания, и что при неправильном понимании их свойств произойдет банальное уродование стен. Он показывал слайды с желтыми бликующими стенами чьих-то спален, и стены с обвалившейся темперой, потому что художник слишком рано смешал темперные краски со связующим веществом и некачественно подготовил поверхность. Если слайдов для примеров не находилось, то Тео Адлер, как фокусник с припрятанным в шляпе кроликом, обязательно доставал из кладовки аудитории небольшие куски образцов, менее полуметра с каждой стороны, которые Адлер изготавливал сам и сам же расписывал. Грете из всех его работ больше понравилась фреска, изображавшая корабль, бегущий по волнам на закате, и роза, выполненная в стиле энкаустики — античной восковой живописи с применением огня. Она старалась не пропускать ни одного его занятия и сидела не дальше второго яруса парт, чтобы хорошо рассмотреть слайды и образцы.
Однако когда их группа приступила к практике, ее хорошее отношение к рыжеволосому преподавателю быстро подверглось сомнению. Все занятия живописью ее группы проходили в аудитории под стеклянным куполом. Адлер не скупился на словесные подзатыльники в адрес того, какие цвета первокурсники выбирали для работы, и все время придирался к их манере накладывать краски. Не избежала этой участи и Грета. На первом занятии он едва не назвал ее бездарностью, потому что ее зеленый показался ему отвратительно скучным, а черный слишком черным, чтобы быть настоящим. Хлесткие комментарии настолько сильно задевали ее самолюбие, что Грета весь оставшийся день после занятия не вылезала из-за выдуманной стены и переваривала обиду. Она-то считала, что после нескольких лет художественной школы при академии и успешно пройденных вступительных испытаниях, знает в своем деле толк. Но со временем она привыкла к его стилю преподавания и научилась принимать каждое сказанное Тео слово как ценный совет, призывающий смотреть внимательнее и размышлять. Главный из них произвел на нее самое сильное впечатление.
Адлер крутился вокруг стенда с выставленной под яркие лампы для большего контраста светотени, натюрмортом, и, поправляя листики винограда, сказал:
— Никогда не рисуйте то, что видите. Глаза видят слишком избирательно. Всегда старайтесь вглядеться в предмет, который изображаете, заглянуть внутрь него, за него, над и под него. Вглядитесь в его суть. Изображайте не сам предмет, а его содержание, свое представление о нем.
Тогда-то Грета и увидела Мартина впервые.
До этого дня она не особенно воспринимала его как молодого человека. Ну взял отец на место Александры какого-то хмурого парня, который поселился в его кабинете за соседним столом. Говорит мало и только по делу, и в свои двадцать с небольшим выглядит юнцом рядом с остальными офицерами в команде. За время их знакомства они почти не общались. Только однажды, когда Грета в очередной раз пришла к отцу в участок, Мартин предложил заварить ей кофе.
А потом все изменилось. По-настоящему Грета увидела Мартина в субботу утром, когда приехала к отцу на выходные. Отец повредил связки на ноге на очередном задании, и ему было трудно передвигаться, поэтому его команда приезжала с отчетами о работе к нему домой. На дворе стояло бабье лето. Грета сидела на высоком стуле перед домом и пробовала в деле новый набор пастели «Artist», подаренный Свеном. Несмотря на то, что у Греты были черные волосы, природа наградила ее прабабкиной рыжей кожей, и под воздействием солнечного света, на ее носу начали проступать веснушки. Из-за них девочка считала себя уродиной. Звук захлопывающейся дверцы автомобиля заставил ее отвлечься от любования новенькими пастельными брусочками и высунуться из-за мольберта. Мимо нее, неся под мышкой тяжелую кипу бумаг и папок, по тропинке к дому шел Мартин. Солнечный свет падал ему на лицо, заставляя хмурить брови и щуриться. Грете никогда не нравились блондины, а особенно те, у которых волосы вились кудрями — они ей казались смешными, к тому же, она бы никогда не назвала Мартина Соренссена красивым, но удивительно красиво на его лицо ложились тени, очерчивая высокие острые скулы. Ресницы светились пушком на свету. А в лучах солнца его волосы горели плавленым золотом. Острый подбородок, поджатые губы — все как будто стало рельефней. Осенние светотени взбудоражили ее воображение. На мгновение Мартин замедлил шаг. Встретившись с ним взглядом, девочка смутилась, как если бы ее поймали за подглядыванием в замочную скважину, и неуверенно махнула ему рукой. Мартин, однако, на ее приветствие не ответил даже кивком, и зашагал к дому, как шел. Грета пожала плечами и отчего-то обиделась. Что ж, в академии ректор часто грешил тем же пренебрежением к окружающим. Однако картина, которую она в тот момент писала, показалась ей неполной без персонажа, и золотящиеся на солнце кудри и пушистые ресницы не шли у нее из головы. Внезапно ей захотелось увидеть его снова.