Гретель и тьма

Грэнвилл Элайза

– Может, это для красоты, – рискнул предположить Йозеф. – Люди украшают свое тело татуировками с начала времен. Раньше прокалывали кожу палочками и заостренными костями. Могу представить, насколько это болезненно, но знаю, что в Нью-Йорке теперь изобрели татуировочную машину.

– Все равно больно, должно быть. – Беньямин поморщился, расшнуровывая преступные сапоги.

– Левит 19, стих 28, – огласила Гудрун. – «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш».

Мужчины переглянулись, но промолчали. По этим отметинам Йозеф утвердился в мысли, что Беньямин прав в своих подозрениях: еврейкой Лили быть не могла. Ныне это

имело значение, ибо с Веной вновь случился припадок антисемитизма, какие бывали и прежде, – насмешки и подначивания, а время от времени и стычки, ничего нового. На сей раз Йозеф заподозрил, что подогревал волнения бургомистр Люгер⁷ – в своих политических целях, а скверно образованные римско-католические священники, как водится, лишь усугубили положение, пылкой своей фантазией расписывая вековые басни о ритуальных убийствах, в том числе о принесении в жертву христианских младенцев. А тут еще кровавый навет на Хилснера в Богемии. Сходство между состоянием тела Анежки Грузовой⁸ – горло перерезано, одежды разодраны – и Лили подтолкнули юношу действовать прытко, чтобы избежать расправы над еврейской общиной. К счастью, девушку нашел младший брат Беньямина с приятелем, и уже через час ее надежно спрятали в почтенном доме Бройеров. Беньямина за столь пристальное внимание к их ночным разговорам следовало похвалить.

– Так или иначе, – продолжила Гудрун, втыкая нож в сердце капустного кочана, – какая уважающая себя женщина захочет себе строчки и циферки на запястье вместо миленького браслета? Какая ни есть, а на дикарку эта девчонка не похожа.

– Лили, – вымолвил Бройер, – я решил, что нам следует называть ее Лили.

– Лили, – отозвался эхом Беньямин, смакуя слово. – Лили. Так Лили оправилась после утреннего? Как ее умственное состояние?

– Да без разницы, – сказала Гудрун. – Как поступим с супом?

Джозеф поднялся.

– Отнесу ей.

– Лучше я. Заставлю ее есть, помяните мое слово, – пообещала Гудрун.

– Нет, – уперся Йозеф, – воду она принимает только из моих рук, я ее и кормить должен. – Его тут же накрыло ощущением дежа-вю — еле заметной тенью по спине пробежало нечто, похожее на страх. История повторялась. Он вспомнил долгий промежуток времени, после которого Берта стала принимать пищу – лишь после того, как он протянул ей ложку. Может, лучше бы… Но потом он вспомнил оскорбительные обвинения Матильды и отказался от здравомыслия. – Кормить ее буду я, – проговорил решительнее.

– Тогда я понесу поднос, – сказала Гудрун, не менее решительно, пригвождая его взглядом. – Один вы не пойдете.

Йозеф поджал губы. На мгновенье голоса его жены и Гудрун слились воедино.

– Девушку от меня защищать не требуется. – На Беньямина он старался не смотреть.

– Я о вашей репутации пекусь, герр доктор. В отсутствие хозяйки-то.

Они потащились вверх по лестнице, тяжко пыхтя, отягощенные возрастом. Добравшись до двери в гостевую спальню, Йозеф постучал – из учтивости, – но Гудрун, потеснив его, зашла внутрь, удерживая поднос на могучем бедре. Лили сидела в той же позе, в какой они ее оставили, – жестко выпрямившись в кресле, – и глядела не мигая прямо перед собой. Глаза широко распахнуты. Тусклые. Безучастные. Единственное замеченное Йозефом отличие: левая ладонь лежала у нее на коленях, собранная в расслабленную горсть.

– Сначала воды. – Он поднес стакан к губам Лили. Ответа не последовало, и Йозеф протолкнул небольшую ложку с водой Лили в рот. Вода вытекла из уголков рта, побежала по горлу, просочилась под сливового цвета ткань и дальше вниз, незримо. Йозеф отвел взгляд.

Гудрун облачила девушку в одежду, из которой в семье уже выросли. Темные оттенки не шли бледности Лили, нужно как-то иначе все устроить. Он еще раз наполнил ложку.

– А ну пей давай, – приказала Гудрун. – Поторапливайся, суп стынет.

– Криком ничего не добьешься.

– А каково будет, если она помрет с голоду, герр доктор? Тогда что? – Гудрун склонилась ближе. – Что толку сидеть да млеть от того, что с тобой стряслось, девонька. Небось сама на себя все и навлекла. Что было, то было. Отряхнулась и пошла, вот что я тебе скажу.

– Хватит, – сказал Йозеф. – Отныне в присутствии Лили воздерживайтесь, пожалуйста.

– Ладно-ладно. – Прямой приказ не помешал Гудрун походя резко хлопнуть Лили по загривку. Больно ей точно не сделали, но Лили тут же откликнулась: звучно втянула воздух, дернула головой в сторону и повела плечами. Нежный, цвета лепестков дикой розы, румянец проступил у нее на щеках. Глаза прояснились. Она сморгнула и сфокусировала взгляд, но не на Йозефе, сидевшем напротив, а на точке где-то над его левым плечом.

– Vous ^etes qui? [7] — Голос у Лили был низкий, мелодичный и для Йозефа очень приятный. Он уставился на нее, завороженный цветом ее радужек – ярко-сине-зеленых, почти бирюзовых, с кольцами янтарных крапин вокруг зрачков. Теперь, когда лицо ее оживилось, он осознал, что Лили наделена редкой красотой, а черты ее идеально симметричны, пропорциональны. Смутный образ какой-то картины замаячил над утесом его памяти. Он попытался вспомнить художника. – Vous ^etes qui? – повторила она и, не получив ответа, продолжила: – 'Es "on? Cine esti tu? Kim? – Она чуть возвысила голос. – Kim pan jest? Kdo ar tebe? Wer sind Sie? [8] Кто вы? – Губы продолжили двигаться, но Йозеф не смог уловить слов.

7

Кто вы? (фр.)

8

Кто вы? (венгр., рум.) Кто? Кто вы? (польск.) Кто вы? (чешек., нем.)

– Простите, фройляйн. Меня зовут Йозеф Бройер.

Я врач…

– Йозеф Роберт Бройер, – проговорила Лили, впервые глядя на него в упор. – Родился в Вене 15 января 1842 года, окончил Академическую гимназию в 1858-м…

– Все верно, – сказал Йозеф слегка ошарашенно. – А вас как зовут?

– У меня нет имени. – Лили повернула руку запястьем кверху. – Только номер.

– Номер? – фыркнула Гудрун. – Сколько еще эту ерунду?.. – Йозеф метнул в нее предостерегающий взгляд, после чего вновь обратил все внимание на девушку.

– У всех есть имя, фройляйн. Так мы отличаем одного человека от другого.

– С чего вы взяли, что я человек? – Лили пристально глядела на свой неплотно сжатый кулак и медленно разогнула пальцы, явив белую бабочку – ее пятнистые крылья чуть помялись, но, видимо, не пострадали: бабочка мгновенно спорхнула прочь и присоединилась к нескольким другим, бесцельно выплясывавшим восьмерки под потолком. – Так много, – пробормотала она. – Тысячи, миллионы, по одной на каждую сворованную душу. Их уже слишком много, не сосчитаешь.