Гретна-Грин

Куин Джулия

– Никогда.

– Так не бывает.

– Ну, – задумчиво проговорил он, почесывая подбородок, – наверное, это не совсем правда. Иногда бывает…

Маргарет уставилась на его пальцы, которыми он поглаживал свой поросший щетиной подбородок. Что-то в этих движениях приковало ее к месту. Она с ужасом поняла, что ее рука уже проделала половину дороги к нему.

Господи, да ведь ей хочется прикоснуться к этому мужчине!

– Маргарет! – весело сказал он. – Вы меня слушаете?

Она заморгала.

– Конечно. Я просто… –

Она не нашлась, что сказать. – Вы же видите, что я сижу на полу.

– И это мешает вам слушать?

– Нет! Я… – Она раздраженно сжала губы. – Что вы сказали?

– Вы уверены, что не хотите вернуться на кровать, чтобы лучше меня слышать?

– Нет, благодарю вас. Мне очень удобно. Благодарю вас.

Он обхватил своими крупными руками ее плечи и усадил Маргарет на кровать.

– Я бы вам поверил, если бы вы ограничились только одним «благодарю вас».

Она скорчила гримаску. Если у Маргарет и был какой-то пагубный недостаток, так это то, что все ее попытки были слишком упорными, возражения слишком многочисленными, аргументы слишком громкими. Она никогда не умела остановиться вовремя. Брат и сестра много лет твердили ей это, и в глубине души она понимала, что превращается в самого несносного человека на свете, когда целеустремленно сосредоточивается на какой-либо цели.

Маргарет не собиралась еще больше раздувать самолюбие Ангуса, соглашаясь с ним; вместо этого она фыркнула и сказала:

– Разве в хороших манерах есть что-то безвкусное? Большинство людей всегда ценили слова благодарности.

Он наклонился вперед и оказался совсем рядом с ней.

– А вы знаете, как я понял, что вы меня не слушаете?

Она покачала головой, ее обычная сообразительность вылетела в окошко – что было довольно трудно, поскольку окно было закрыто.

– Вы спросили меня, терял ли я когда-нибудь равновесие, – сказал он, и голос его упал до хриплого шепота, – и я сказал нет, но потом… – он поднял свои сильные плечи и опустил их, и в этом движении было какое-то странное изящество, – потом я передумал.

– П-потому что я сказала, что так не бывает, – с запинкой выговорила она.

– Ну да, – задумчиво сказал он, – но видите ли, пока я сидел здесь с вами, у меня вдруг мелькнуло одно воспоминание.

– Вот как?

Он медленно кивнул, а когда заговорил, каждое слово его звучало напряженно, и было в этом что-то гипнотизирующее.

– Я не могу говорить за других мужчин…

Он устремил на нее горячий взгляд, и она с таким же успехом могла бы отвести от него глаза, с каким могла бы перестать дышать. По коже побежали мурашки, губы раскрылись, а потом она судорожно сглотнула, внезапно осознав, что на полу ей было лучше.

А он коснулся пальцем уголка своих губ, погладил себя по лицу и продолжил неторопливую речь:

– …но когда я охвачен желанием, опьянен им…

Она спрыгнула с кровати быстрее, чем взлетает в небо китайская шутиха.

– Может

быть, – сказала она, и почему-то голос ее прозвучал хрипло, – нам следует узнать, как там насчет ужина.

– Верно. – Ангус встал так резко, что кровать закачалась. – Нам нужно подкрепиться. – Он усмехнулся. – Вам не кажется?

Маргарет молча смотрела на него, удивленная переменой в выражении его лица. Он пытался совратить ее – в этом она не сомневалась. Или если не совратить, то взволновать. Он уже почти признался, что это доставляет ему удовольствие.

И ему удалось-таки взволновать ее. Маргарет пришлось схватиться за стол, чтобы сохранить равновесие.

А он сохранял полное самообладание. Он даже улыбался! И судя по его виду, их совместное сидение на кровати ничуть не подействовало на него, или этому противному типу место на сцене шекспировского театра.

– Маргарет!

– Поесть – это хорошо, – выпалила она.

– Я рад, что вы согласны со мной, – сказал он, явно довольный, что она вышла из себя. – Но сначала вам нужно снять этот мокрый жакет.

Она покачала головой, прижав руки к груди:

– У меня больше ничего нет.

Он бросил ей какую-то одежду:

– Могу выделить вам вот это.

– Но что же наденете вы?

– Я обойдусь одной рубашкой.

Она порывисто коснулась его руки, выступавшей из закатанного рукава.

– Вы замерзли. Эта рубашка у вас из льна? Она недостаточно теплая. – И поскольку он не ответил, она твердо добавила: – Вы не можете отдать мне вашу рубашку. Я не возьму.

Ангус посмотрел на ее маленькую ручку, представил себе, как эта ручка скользит по его плечу, потом по груди… Ему уже не было холодно.

– Сэр Грин! – тихо позвала она. – Что с вами такое?

Он оторвал взгляд от ее руки, а потом заглянул ей в глаза, чем и совершил огромную ошибку. Эти очи цвета зеленой травы, которые весь вечер смотрели на него со страхом, раздражением, смущением, а чаще всего с выражением невинного желания, теперь были полны тревоги и сочувствия.

И это совершенно лишило его мужества.

Ангуса охватил старый, как мир, страх, присущий всем мужчинам, – словно его тело сознавало то, что отказывался понимать ум, – что это та самая, единственная, и как бы упорно он ни сопротивлялся, она так или иначе будет мучить его вечно.

Хуже того – если она когда-нибудь решит прекратить это, он посадит ее на цепь рядом с собой, пока она не начнет изводить его снова.

Иисусе, виски и Роберт Брюс! Какая ужасная участь!

Он принялся снимать с себя верхнюю рубашку, злясь на впечатление, которое производит на него Маргарет. Стоило ее ручке прикоснуться к его руке, и он сразу же увидел всю свою жизнь, простирающуюся перед ним.

Он кончил раздеваться и затопал к двери.

– Я подожду, пока вы оденетесь.

Она смотрела на него, и по телу ее пробегала легкая дрожь.