Гримасы улицы
Шрифт:
— Ты их, деньги–то, далеко не прячь, я стирки найду — в стос промечем, — прошипел сиплый голос.
Лежавший невдалеке от Кондрата старик тяжело закашлял, ударяясь лысиной об изголовье кровати, выплюнул сгусток крови к ногам Катюши и захрипел. На губах его почерневшая кровь стала похожей на куски печенки. На полу, изогнувшись полукругом, храпел Кондрат. Прижавшись к нему и прильнув к его бороде, жалобно, как свирель, свистел носом Асташка — фы–э–ы-э…
Катюша, уткнувшаяся в колени старика, походила на горелый, изгнивший пень, выброшенный
— Вставать уж, поди, пора, гляди–семь будет, — ворочаясь на кроватях и нарах, в сизом дыму переговаривались ночлежники.
Усталые, заспанные, бледные лица задвигались и скоро оживилось все.
Нервный звонок известил о выходе.
Тогда они, как стая перелетных птиц, усталые, больные и общипанные, уныло ковыляя, рассыпались по улицам. Вот и слепой Кондрат, придерживаясь за рукав Катюшки, идет к Арбату.
Глава XV
Под говор волн
Немилосердно палило и пекло южное солнце. Море величаво вздымало свою сильную груды бросало пенистые гребни волн по отлогому песчаному берегу. Вдали, по голубоватой синеве, лениво барахтались лодки и словно чайки, кувыркаясь белыми крыльями парусов, тянулись к гавани. Невдалеке от развернувшейся бухты, в мареве раскаленных плит, чуть–чуть виднеется коричневатая точка вытянувшегося человека, похожая на обвалившийся от черноземного берега ком земли…
— Гляди, эти сволочи, барчуки, никак целый день в море. Видно, жир сбавить сюда приехали, — поворачиваясь потным лицом к приятелю по пляжу, сказал Сашка.
Парень, лежавший рядом, неохотно приподнял брови, сурово взглянул из–под них и, молча переменив бок, устремился в плещущее море.
Солнце уже садилось. Волны, принявшие темно–зеленоватый вид, ровными рядами катились к берегу, с шумом взбегали на песок, рассыпались тонкими кружевами, будто собирались нарядить его пушистою пеной, но, отринутые берегом, с тихим плеском откатывались назад…
— Ну, и денек задался, — год будто, а в брюхе гляди уж того, кишка кишке… Слышишь?
— Ну, слышу, чиво тебе, — недовольно ворчит парень.
Сашка приподнялся и, привалившись спиной к голубой ели, пристально посмотрел на него.
— Ничего, так я… Знаешь, ведь, что у меня на сердце, — не могу вот я ее забыть, Наташку то — и баста. Верно, хорошая она была.
— Ну, и помни про себя, а мне, что касается, на ухо не жужжи. Подумаешь, небось, какая невидаль!
— Не невидаль, а ты, Митька, такой не видал,
— Ты только видывал.
— И видывал, краля она была.
— Ну тебя… С ней. Разворчишься, как кила, — выругался Митька и, сбросив пиджак, без рубахи, прикрывавшей его тело, пошел в море.
— Иди, иди. Может, акула тебя проглотит, или кит, — крикнул ему велел Сашка и стал смотреть, как он, ловко врезаясь в ряды волн, высоко взмахивал руками. Волны, набегая, хлестали ему в лицо, Как будто гнали на берег. Временами он, как играющая рыба, взмахнув ногами вверх, то нырял, то всплывал и долго фыркал от соленой воды, которая проникала ему в нос и в горло.
Солнце все ниже опускалось к земле, покрывая морской простор перламутровым переливом…
С моря потянул ветерок. Яркое зарево заката начинало бледнеть. Волны, как бы затаив дыханье, седыми гривами тише взбегали на берега. Приятели, оставляя следы своих ног на влажном песке, ровными шагами шли к гавани.
— Через неделю я укачу в Москву. Не могу я здесь жить, когда наших людей не вижу. Тут, брат, легаши все в белых штанах, подтянутые; нам с ими не по пути, — тяжело вздыхая, говорил Сашка.
— Поезжай. Я тоже в Симферополь катануть думаю, потому, все же верней, — последним в деле не буду. А в Москве нашего брата полно. Здесь вот каждый день мы не одно, так другое срубим, а там не то, — живо голова вспухнет.
Впереди них, у пристани, толпился народ, и два большие глаза, зеленый и красный, из глубины моря приближались к ним. Было слышно, как пароход резал упругую воду и шумел винтом.
— Ты знаешь что? — сегодня выбирай чемоданы потяжелее и обязательно у баб. Если баба трекнется, — в зубы ей, а сам тягу.
— Знаю. Чиво льнешь, — огрызнулся Митька, но, не отставая, пошел за ним.
На пристани стояла давка, толкотня, и шли споры, на подмостках пищали стиснутые толпой женщины и слышался смех. Сашка важно шел впереди как надсмотрщик, оглядывал солидные чемоданы и узлы. Глаза его оживленно бегали по рядам пассажиров и время от времени задерживались на заманчивом куше. В это время он, останавливаясь, говорил движением глаз приятелю: «Добро бы» и проходил. Пароход уже дал свисток, подходя к гавани. Публика густо сгрудилась и рвалась вперед. Митька продвигался сбоку и внимательно наблюдал.
— Разрешите донести, за три гривны все сделаем, — сняв картуз перед солидной надушенной дамой, предложил Сашка. Пока она презрительно оглядывала его, он уже прощупал глазами багаж, состоящий из двух чемоданов и узла.
— Да–да, — согласилась дама, завидя, что пароход уже причалил к пристани. — Только попрошу вас не отставать.
— Слушаемся, — в один голос ответили Сашка с Митькой и, пристегнув на перевес, взяли ношу.
— Не зевай, — подмигнул Сашка приятелю…
Вечер уже плотно насел на морской простор, соединяя его в одно целое с берегами. Волны, взбудораженные пароходом, злее заворчали у берегов, сливаясь с гулом человеческих голосов. Сашка, оглядываясь, выжидал момент, когда народ проломит первую стену и бросится в черед. Такой момент ежедневно наступал. Сначала тихо и спокойно все движутся вперед, а потом как нажмут, так все и завертится, и люди, толкаемые крепкой стеной, с шумом вливаются через трап на широкую палубу.