Гроб для Даниила Хармса

Ветрова Тамара

26

В мире литературы, подметил Даниил Хармс, совершается немало загадочного. Этот мир сродни океанским глубинам с их непостижимыми тварями. Великолепные твари ползают по недоступным мхам, скрывая свои первобытные морды. Эти первобытные морды – чудесная отметина пробежавшего времени. Бородавки подобны благородным наростам. Широкая пасть, сфабрикованная природой для насыщения, может парализовать мирянина. И точно: если ты стоишь на берегу, то рискуешь совсем не заметить внутреннего богатства мирового океана. Эти глубины, придумал Даниил Хармс, и есть

непостижимые

литературные анналы. Там не ступала нога человека, одни лишь литературные эксперты вытаптывают стезю. Древний, нетронутый край! (Хармс фантазировал.)

Писатели (если придерживаться истинного положения дел) совсем не похожи на древние чудовища. Взять даже бойкого сочинителя Глеба Нагайко. Он скорее похож на человека, хлебнувшего начального образования (что ему даже маленько вредит). Простая древняя повадка куда благороднее бесполезных спазм… Нагайко в этом смысле – жертва цивилизационных механизмов.

Все же Даниил Хармс с удовольствием прочитал в газете, как писатели собрались на СЪЕЗД. Хармс разволновался. Какой же требуется ДОМ, даже не дом, а ДВОРЕЦ, чтобы вместить эту великую, волнующуюся толпу, вооруженную бойкими перьями (как известный сочинитель Нагайко)?! Это, сознавал Хармс, люди, недурно осведомленные в самых разных предметах, и вот теперь они, как первые жители Земли, собрались вместе, чтобы противостоять невежеству толпы. Возможно, фантазировал Хармс, в руках у этих единоборцев имеются знамена, выкрашенные в цвета живой природы? Подхваченные ветром полотнища заполняют пространство, а на носу корабля стоит сам Максим Горький? Нечеловеческое зрелище…

27. Съезд

Сидя около своего темного окна, Даниил Хармс внимательно слушал речь литературного вождя. У него не было радио, однако он превосходно слышал всякое слово. Каждое слово в него вбивали (образно выражаясь) крепким железным гвоздем. Такова сила мысли. Некоторые писатели, слышал Даниил Хармс, и его охватывал трепет, до сих пор не понимали, зачем да для чего нужен наш съезд. Были точно слепые детеныши выдр, которые только и могут тыкаться лбом в материнское лоно. Оставим этих бестолковых детей природы ползать по берегу, от них нам, дорогие товарищи, нету никакого толка. Сегодня выдра жива, а завтра (если это будет необходимо и обязательно) мы эту выдру задушим и растопчем каблуком. Эта затоптанная выдра – формула пролетарского гуманизма, не отворачивайтесь, товарищ Пастернак. Кто-то хочет, чтобы все осталось, как было. Кто-то страшится посмотреть в будущее, но с удовольствием глядит себе под ноги. Хозяин страны – пролетариат – разрушит то, что должно быть разрушено, и выстроит то, что должно быть выстроено. Он разрушит мелкую дрянь у нас под ногами, разрушит и сами ноги, что топчутся на месте, разрушит и самое место, потому что нет выше заслуги, чем расчистка мира ото всякого старья.

Если я съем кусок стекла, рассуждал Даниил Хармс, это будет ошибка,

незаметная

в ходе времени. Существуют более высокие позиции, в которых мое съеденное стекло будет выглядеть не более пылинки. Так точно человек может существовать без ног. Они намерены лишить человека ног в плане общего исторического устройства. Они мыслят

широко

и

философски

. Вначале – уничтожить дрянь под ногами (очистить место); потом – уничтожить ноги, а затем и место. Развеять прах истории по просторам истории во имя и для блага истории. Вот как они мыслят.

Отклонения от математически прямой линии, выработанной кровавой историей трудового человечества и ярко освещённой учением, которое устанавливает, что мир может быть изменён только пролетариатом и только посредством революционного удара, а затем посредством социалистически организованного труда рабочих и крестьян – ОТКЛОНЕНИЯ ОТ МАТЕМАТИЧЕСКИ ПРЯМОЙ ЛИНИИ… от математически прямой…

Дорогие товарищи, мы напишем с вами книгу крупнее Библии и Гильгамеша. Каждый оставит в ней то, что может. Кто-то просто нарисует букву “А”, а другой напишет корявое стихотворение. А товарищ Бабай, совсем не умеющий писать, художественно

промычит

завет простого человека, а мы запишем этот завет, а потом разучим этот завет, а потом исполним

этот завет в камне, либо в металле, либо в глине, либо исполним иным чудесным образом. Бабай, иди сюда, дорогой. Вот я вижу, дорогие мои, что Бабай уж в Президиуме шевелит губами и поет. Если грязная скотина уронит в хрустальный ручей свой носовой платок, то ручей также станет грязен. Нужен исполин, который дыханием своим опалит грязную скотину, и та исчезнет, как голубь над долиной… как горный орел! Тот полетит в родную юдоль… в родной предел… а Исполин так притопнет ногой, обутой в сапог, что ручей иссохнет, а долина станет приносить крестьянину все необходимое. Персик, кинжал, кукурузу… Спасибо, товарищ Бабай, спасибо, родной, не отворачаивайтесь, товарищ Пастернак…

28. Съезд

Писатель Хармс пишет о водяных кругах, а также работу “Нуль и ноль”. Он, как умеет, пытается пробиться к отражению реальной жизни, его

живо

волнует реальность, как она есть; но общее

задымление

его сознания ставит писателю палки в колеса. Ему кажется, что, описывая невидимые закономерности, он – косвенно и опосредованно – пробивается к естественному порядку вещей. То, что писатель Хармс голодает, не совсем верно. Он скорее обходится без пищи. “Нуль и ноль” не свидетельство нищеты писателя, это свидетельство его духовной нищеты и острой нужды в руководителе. Дважды товарищу Хармсу предлагался руководитель. Но оба раза претенденты на эту роль были отвергнуты неподобающим образом. Первый был назван

лежалой скотиной

, а другой побит скалкой, которая не принадлежала поэту Хармсу, а осталась от прежних хозяев. Эти

факты

ставят под угрозу намерение помочь беспризорному поэту, участь которого волнует его сокамерников по делу.

Об этом говорит

стенографический отчет

.

Глеб Нагайко

: Скажите-ка, Хармс, что вот это означает? (Тычет пальцем в страницу тетрадки.)

Д.Х.: Это означает букву “Н”.

Глеб Нагайко

: Нет, далее?

Д.Х.: Далее чистый лист бумаги с небольшим пятном. Пятно от селедки, которую принес писатель Городочкин.

Глеб Нагайко

: Врет! Вот он, товарищи, опять врет! Откуда сейчас взяться селедке, если неурожай?!

Другие писатели

: Товарищ Нагайко прав! Прав и еще раз прав товарищ Нагайко. Товарищ Даниил Хармс мутит воду. Наводит тень на плетень. Втирает очки. Как обезьяна в басне Пушкина! Не Пушкина, а Гоголя. Вот тебе Гоголь! Пушкин. Да не тот и не другой. В басне Крылова, нашего дорогого баснописца!

Секретарь писателей

: Товарищ Хармс! Объясните нам, своим товарищам, для чего вы всякое утро выходите на балкон в голом виде?

Д.Х.: У меня нету балкона.

Секретарь

: Для чего раздеваться в канун новой пятилетки? Вы, Хармс, вредитель сродни трутню.

Глеб Нагайко

: Протестую! Трутень – полезное животное. Он способствует общему ходу дел.

Д.Х.: Я тоже способствую.

Все писатели

: Чему же?

Д.Х.: Я способствую общему ходу небесных светил. Я не оставляю их без внимания.

Писатели молчат.

Д.Х.: Прошу выдать мне умеренную пенсию или оказать другую помощь. Я наблюдаю светила последние 24 года, безо всякой помощи и поддержки.

Писатели

(неуверенно): Что ж…