Гробница императора
Шрифт:
К концу периода «Весна и осень» после трехсот лет непрерывных междоусобиц к 481 году до нашей эры осталось двадцать два государства. Остальные были поглощены соседями.
– Противостояние стало еще более жестоким в период Чжаньго («Воюющие царства»), сменивший период «Весна и осень», – продолжал учитель. – В конце концов после еще двухсот лет постоянных войн осталось семь государств, во главе каждого из которых стоял гегемон. Советниками у всех гегемонов были члены братства «Ба» – легисты, учившие, что тому, у кого больше силы, воздают почести остальные, в то время как тот, у кого силы меньше, сам воздает почести остальным. Братья упрочили свое влияние на царей, что в конечном счете привело
К концу периода «Воюющих царств» братья «Ба» приобрели практически неограниченную власть над монархами. Хотя гораздо больше известны другие технические достижения – изобретение пороха, выращивание гусениц шелкопряда, – Тан полагал, что именно создание системы тоталитаризма является главным вкладом Китая в мировую культуру.
– Это была революция сверху, – объяснил учитель. – Простой народ практически не оказал сопротивления. Пять столетий непрерывных войн вытянули из него все жизненные соки, и никто не мог спорить с тем, что легисты принесли порядок. И хотя все это произошло свыше двух с половиной тысяч лет назад, и по сей день китайцы испытывают иррациональный страх перед беспорядком и хаосом.
Еще через столетие царство Цинь покорило все оставшиеся государства, превратив отсталое княжество и шесть его враждующих соседей в первую империю.
– Цинь Ши-хуанди привил нам в сознание легизм, и эта философия и по сей день остается неотъемлемой частью нашей культуры, хотя за прошедшие столетия сама концепция и претерпела значительные изменения. И нам с вами как раз предстоит обсудить эти изменения.
Тан много раз говорил об этом со своим наставником.
– Изучайте работы председателя Мао, – посоветовал учитель. – Он был современным легистом. Мао понимал, как сознание китайского народа боится хаоса – и это, больше чем что бы то ни было еще, объясняет как его возвышение, так и падение.
Тан послушно изучал работы Мао Цзэдуна.
Мао хотел, чтобы, как государство, Китай был единым, сильным и непоколебимым, чего в свое время добивался и Цинь Ши-хуанди. В общественном плане в Китае должно было сложиться эгалитарное общество, основанное на традициях марксизма. Как личность, Мао мечтал перешагнуть за рамки смертности и обеспечить необратимость той революции, которую начал.
Первой цели он добился. Со второй потерпел сокрушительное поражение.
Ну а насчет третьей?
Этот вопрос так и остался без ответа.
Поразительно, как много общего было у Мао с первым императором. Оба установили новые режимы, объединив страну после длительного кровавого хаоса и сокрушив всех местных властителей. Они вводили единые общественные стандарты, добиваясь единого языка, единых денег, единых законов. При них начинались грандиозные строительные проекты. Оба ненавидели торговцев и заставляли умолкнуть интеллигенцию. Они поощряли поклонение своим особам и изобретали новые титулы, теша свое самолюбие. Цинь Ши-хуанди стал «первым императором», Мао Цзэдун предпочел быть «великим кормчим». После смерти оба были погребены с небывалыми почестями, после чего их принялись дружно критиковать, однако основа выстроенных ими режимов осталась.
– Это
И Тан полагал, что он понял Цинь Ши-хуанди.
Ни одному из китайских вождей двадцатого столетия не удалось добиться народного поклонения в такой степени, в какой это сделал Мао Цзэдун. Он стал самым настоящим императором, и ни одно соглашение, заключенное впоследствии официальным Пекином со своим народом, не могло сравниться с тем представлением о «благословении небес», каким наслаждались Мао и другие абсолютные правители.
Но дни Мао остались в прошлом.
«Храни верность политическим решениям, которые многие столетия назад предложили давно умершие мыслители». Вот какой путь советовал Конфуций. Однако сейчас это казалось невозможным.
Второй заяц не наткнется на тот же самый пень.
Карл Тан всем сердцем одобрял культурную революцию, начатую Мао. Именно из уважения к ней он отказался от традиционной формы своего имени – Тан Карл, фамилия на первом месте, предпочтя вместо нее современный вариант Карл Тан. Он помнил те времена, когда по всей стране рыскали банды хунвейбинов, которые закрывали школы, арестовывали работников умственного труда, уничтожали книги, закрывали монастыри и храмы. Тогда были уничтожены все материальные свидетельства феодального и капиталистического прошлого Китая; было стерто все – старые обычаи, старые привычки, старая культура, старый образ мышления.
Погибли миллионы, еще у многих миллионов жизнь оказалась перевернута.
Однако из всего этого Мао вышел сильным, как никогда, его только стали любить еще больше.
Взглянув на часы, Тан вдохнул полной грудью чистый воздух.
Его губы тронула легкая усмешка.
Что ж, пусть все начинается.
Глава 25
Антверпен
Кассиопея приблизилась к музею, направляясь к тому же самому служебному входу, который заприметила еще два дня назад. На музей Дриза ван Эгмонда она наткнулась в рекламном проспекте, захваченном в гостинице, когда пыталась определить, где лучше всего спрятать светильник. В его залах были выставлены произведения искусства работы голландских, французских и фламандских мастеров. Однако на самом деле внимание Кассиопеи привлек китайский будуар, расположенный на четвертом этаже.
Ей хотелось надеяться, что светильник никто не обнаружил.
По пути Кассиопее встречались гуляющие парочки, сосредоточенные люди, спешащие домой после окончания трудового дня, но она не заметила никого, кто прятался бы в переулках или следил за ней. Из витрин закрытых магазинов кричали броские рекламные плакаты, но Кассиопея не обращала на них внимания. Ей необходимо забрать светильник, после чего связаться с Соколовым – эту задачу упростит помощь одной молодой пары, разделившей с ним горе потери ребенка, которая согласилась пересылать ему зашифрованные сообщения, переданные по электронной почте из Бельгии.
Кассиопея гадала, что произошло с Малоуном. Виктор Томас сказал, что у него не было из Копенгагена никаких известий, однако этому человеку нельзя было верить ни в чем. Быть может, когда она закончит это дело, нужно будет отправиться в Копенгаген. Коттон поможет ей решить, что делать дальше.
Лучше всего будет воспользоваться поездом.
Никаких проверок службами безопасности.
И можно будет выспаться.
Малоун увидел здание музея, втиснутое в сплошной ряд, в котором новые строения перемежались со старыми. В деталях фасада чувствовались итальянские мотивы. Машин на улицах Антверпена было совсем мало – лишь фонари вдоль пустынных тротуаров. Город погружался в сон, готовясь к ночи. Малоун изучил окна музея, обрамленные лепниной. Ни одно из них не светилось жизнью.