Грохот ледника

Акофина Ольга

Прощай, мой любимый, родной, я буду ждать тебя в аду, ибо рай мне не светит, как и тебе. И мы там ещё устроим с тобой шабаш, так что черти покраснеют от стыда… Целую тебя и бесконечно люблю. Навечно твоя рыжая Машка.

Котик мой, теряя меня, ты не знаешь, что теряешь… Мне так жаль тебя, так жаль… так жаль…»

Глеб машинально смял листок, сердце колотилось так сильно, что казалось выпрыгнет из груди, его всего трясло, он еле смог зажечь сигарету, забыв, что Диана просила не курить в гостиной, в его глазах стояли слёзы. Он знал её столько лет, но ничего о ней не знал, не знал, не знал … или не хотел знать? Неужели он

не видел, что её глаза просили, умоляли его о чем-то большем, чем просто секс, да, в минуты страсти она шептала ему о любви, но и он всегда делал так, говорил слова любви, ни капли не испытывая её, слова в постели говорить так просто. Его дурная привычка ничего не спрашивать, всё принимать как должное, в очередной раз подвела его, он бы мог ей помочь, спасти. Почему ты мне ничего не говорила, я думал, что я для тебя просто развлечение, мужчина, с которым можно было выпить и покувыркаться в кровати. Если бы ты сказала…. Глеба пробрала дрожь, ну если бы сказала, чтобы это изменило? Нет, Маша права, как бы он не дёргался, он всё равно остаётся сыном шлюхи, и из него это не вытравить. Он такой же, как и мать, миллион любовниц, а чувств нет, только похоть. Глеб сжал стакан с такой силой, что тот раскололся, оставив порезы на ладонях, Глеб смотрел на выступающую кровь, почему она красная? Она у него должна быть чёрная, как его душа. Почему они все влюбляются в него? Кто он такой? Что в нём такого? Чем он цепляет? Какое он имеет право влюблять в себя, если сам любить не умеет?

– Глеб, ты что куришь здесь? – ослепила вспышка света, в дверях стояла Диана. – Я же просила.

Глеб зло сверкнул глазами, Диане стало страшно. Нервная испарина, бешеный взгляд, окурки, потушенные прямо об стол, кровь на ладонях, его всего трясло.

– Свет выключи, – задыхаясь сказал он.

– Что с тобой? Почему такие страдания? Ты же не любил её, только пользовался. Она ведь такая вульгарная, продавала себя другим, параллельно была с тобой, с Владом и Максом?

– И с тобой, напомню. Понравилось небось?

Диана остолбенела, он знает. Она хотела напустить на себя вид целомудренной женщины, притвориться, что её не касается смерть Маши, Маша так долго вносила смуту в её семью и почти разрушила семью её подруги Аллы.

– Ну вот и мне нравилось.

Глеб задыхался от злости. Она стоит перед ним и похваляется своей якобы целомудренностью, а сама тем временем…

– Нравятся шлюхи, да? Как мама?

Глеб еле сдержался, чтобы не ударить Диану по лицу. Нервы не выдержали, напряжение последних месяцев, а теперь и смерть Маши, выплеснули накопленное раздражение, он сжимал и разжимал кулаки.

– Так выходила бы за Дмитрия и рожала бы от него, к его происхождению ведь нет претензий? Кто моя мать, и кто я, я не скрывал с самого начала, тогда какого хрена ты меня сейчас в чём-то упрекаешь? А Маша может и спала со всеми подряд, но при этом она не требовала от меня верности, она не выносила мне мозг. Ей не нужны были ни мои деньги, ни мои подарки, ни дети от меня.

Диана охнула и с ужасом посмотрела на него:

– Однако намёк более, чем прозрачный. Она была беременна от тебя, между прочим.

– Знаю, и её решение делать аборт был правильным. Не нужны мне дети.

Лицо Дианы задёргалось.

– У меня семь месяцев, а ты мне говоришь такое, – жалобно сказала она.

Глеба как будто обухом по голове. Семь, у матери тогда тоже было почти

семь.

– Тогда чего ты встала? Иди и лежи, чтоб не дай бог. Видел однажды воочию, не хочу больше. Лучше сдохнуть, чем ещё раз такое увидеть.

– Увидеть что?

– Как женщина рожает на седьмом месяце.

– Кто? – расширились от ужаса глаза у Дианы.

– Мать выкинула при мне, пришлось принимать и помогать, до сих пор отойти не могу.

Вот где разгадка его отвращения. Что ещё она о нём не знает?

– Так что лучше с вопросами беременности ко мне не подходи. А после того, как родишь, поговорим, как будем жить дальше.

– Глеб, сколько у тебя было разных баб? Неужели тебе не надоело? Когда ты перебесишься? Неужели ты не хочешь, чтобы рядом с тобой была любящая женщина? У меня пальцев на руках не хватит, чтобы пересчитать всех твоих баб, с которыми ты встречался, когда уже был со мной! Что же было до меня?

– А до тебя было ещё миллион, тебе так легче? Не устраивает? К Дмитрию дорожка ещё не заросла, приезжал не так давно, скулил, думаю и беременная ты ему сойдёшь.

Диана плакала, он не любит её, он готов расстаться с ней и будущим ребёнком, а может и мечтает об этом. Пусть плачет, это не трогает его. Да, он жесток с ней, но у него тоже накипело, ей нужна забота и восторги по поводу беременности, не получит она этого.

– Чтобы не наговорить лишнего, я сейчас ухожу, и пару дней мне нужно побыть одному.

Глеб вскочил, поднял с пола куртку, взял тетрадь Маши и бутылку виски. И сунув в карман телефон, сигареты, он пошёл к двери, не взглянув на Диану.

– Глеб, прости, – со слезами крикнула Диана и схватила его за рукав. – Куда ты? Не уходи!

– Успокоюсь и вернусь. Пожалуйста, давай без слёз и без звонков. Если что-то вдруг случится, пришли сообщение, приеду, помогу, решу.

Глеб отцепил её руки и ушёл. Сев в машину, он сжимал и разжимал кулаки, ударить бы кого-нибудь сейчас… Ничего, он сейчас успокоит нервы бешеной ездой, а разобьётся, туда ему и дорога. Машина, взревев, дёрнула с места.

В день похорон, Глеб попросил Влада заехать за Максом, а сам поехал в зал прощания пораньше, ему хотелось побыть с Машей наедине последний раз. С момента прочтения её письма, ему так и не удалось поспать. Всю ночь он катался на машине, потом снял номер в гостинице, но уснуть не удавалось, он читал, перечитывал, вспоминал и пил. А сегодня уже похороны, и надо поддержать Макса, и придумать, почему он не хочет отдавать ему дневник Маши, и вида не подавать, что он знает то, чего не знает никто.

За деньги его пропустили к гробу до назначенного для прощания времени. Глеб сел на шаткую табуретку перед гробом и стал напряженно всматриваться в её лицо, но не узнавал её. Болезнь, смерть, полностью изменили его, только яркие медные волосы были всё теми же. Глеб поймал себя на мысли, что первый раз он видит её лицо абсолютно спокойным, умиротворённым. Он погладил её волосы, на ощупь они были точно такие же, как и раньше, когда он любил зарываться в них.

– Прости меня, Рыжик, прости, я слепой эгоист, я никогда ничего не вижу, что происходит вокруг. Но я всегда любил тебя, пусть своеобразно, но по-другому я не умею, ты же знаешь. Прости, что я не услышал твой крик о помощи, прости, что не помог, прости, что женился на другой, а тебя только использовал. Огонёк мой, как же так…