Гром победы
Шрифт:
— Мир! Мир!
И раздались ответные крики восторга. Государь приказал, чтобы палили пушки Петропавловской крепости и Адмиралтейства, по городу были разосланы герольды — объявлять о свершившемся великом и радостном событии. Государь в сопровождении собравшегося народа и вельмож направился в Троицкий собор, где велено было служить благодарственный молебен. На Троицкой площади меж тем спешно сколачивали помост, ставили бочки с вином и пивом. Явилось множество народа. По окончании молебна государь, взошедши на помост, произнёс краткую речь:
— Здравствуйте и благодарите Бога, православные, что толикую долговременную войну, которая продолжалась двадцать один год, всесильный Бог прекратил и даровал нам со Швецией счастливый, вечный мир!..
Пётр зачерпнул из бочки вино ковшом, повторил: «Здравствуйте, православные!» — и выпил одним духом. Утёр ладонью длинные усы... Народ кричит:
— Ура!
Многие плачут. Пётр стоит со слезами на глазах...
С двадцать второго октября должны были начаться празднества. К этому времени воротятся в Петербург войска. А накануне первого дня праздничного Пётр, приехав в Сенат, объявил прощение преступникам всем, кроме убийц, и освобождение государственных должников и сложение недоимки, накопившейся с начала войны. И всё это — в знак благодарности за милость Божию... По отбытии же государя было принято в Сенате решение поднести ему титул Императора, Отца Отечества и Великого. Сенаторы объявили своё решение Святейшему синоду, вполне сие решение одобрившему. Сенаторы отправились к государю и вручили ему своё Постановление, подписанное: графом Головкиным, графом Апраксиным, князем Голицыным, бароном Шафировым, Александром Меншиковым, князем Долгоруковым, Петром Толстым, князем Дмитрием Кантемиром и Андреем Матвеевым. Российское государство преображалось в империю Всероссийскую. И стоит здесь рассказать об этом более подробно, да и привести содержание этого Постановления, потому что оно важно было для всех: для государя и его супруги, для обеих их дочерей, девочек Анны и Елизавет, ещё прикреплявших к платьям крылышки в знак невинности своей, для Андрея Ивановича Остермана, окончившего дни свои в ссылке северной, вследствие того, что самая эта Елизавет, уже возрастная тридцатилетняя девица, по восшествии своём на российский императорский престол не осталась Андреем Ивановичем довольна; и для бесчисленных русских тёзок Андрея Ивановича, преобразившихся отныне в подданных великой империи... И это осознание себя — пусть гонимыми, пусть ничтожными, но частицами великой империи — отныне было всегда!..
Итак — Постановление:
«Всемилостивейший государь! Понеже труды Вашего величества в произведении нашего отечества и подданного Вашего всероссийского народа всему свету известны, того ради, хотя мы ведаем, что Вашему величеству, яко самодержцу, вся принадлежит, однако ж в показание и знак нашего истинного признания, что весь подданный Ваш народ ничем иным, кроме единых Ваших неусыпных попечений и трудов об оном и с ущербом дражайшего здравия Вашего положенных, на такую степень благополучия и славы в свете произведён есть, помыслили мы, с прикладу древних, особливо же римского и греческого народа, дерзновение воспринять, — в день торжества и объявления заключённого оными Вашего величества трудами всей России столь славного и благополучного мира, по пропитании трактата оного в церкви, по нашем всеподданнейшем благодарении за исходатайствование оного мира, принесть своё прошение к Вам публично, дабы изволили принять от нас, яко от верных своих подданных, в благодарение титул Отца Отечества, Императора Всероссийского, Петра Великого, как обыкновенно от римского сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены и на статутах для памяти в вечные роды подписываны. Святейший синод в том с нами согласен, и тако токмо ожидаем обще от Вашего величества милостивого нам невозбранения».
Двадцать второго октября сам государь, вся царская фамилия, вельможи и приближённые выстояли торжественную службу — обедню в Троицком соборе. По окончании службы зачитан был с амвона мирный трактат-договор. Феофан Прокопович [2] , архиепископ новгородский, произнёс красноречивую проповедь, в коей изобразил все труды, мудрые распоряжения и благодеяния государевы на пользу и во благо подданных. В заключение же проповеди архиепископ призвал воздать монарху дань признательности, коя была бы достойна увековечить достопамятный день.
2
Феофан Прокопович — новгородский архиепископ, литератор, церковный деятель.
Из толпы вельмож тотчас выдвинулись сенаторы во главе с канцлером, графом Головкиным, произнёсшим также парадную речь и молившим государя принять титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского…
— Виват, виват, виват Пётр Великий, Отец Отечества, Император Всероссийский!..
Стены храма огласились троекратным «виват», и народ, столпившийся у церкви, подхватил. Застучали в литавры, забили в барабаны, поплыл мощный колокольный звон. Загрохотала пушечная пальба — салютовали Петропавловская крепость, Адмиралтейство, флот. Грохотом ружейным откликнулись ружья двадцати полков, парадно выстроенных на Троицкой площади. И когда смолкло всё, зазвучал взволнованный голос государя:
— Зело желаю, чтоб наш весь народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшею войною и заключением сего мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостью благодарить, Однако же, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою. Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который нам Бог перед очьми кладёт, как внутрь, так и вне, отчего облегчён будет народ.
Этот имперский манифест, оказалось, можно было произносить и не так уж сильно изменяя стиль и словеса, и можно было произносить на протяжении почти половины тысячелетия, завершая (а то и начиная) каждую имперскую войну. Государство должно было быть великим, народ — бедным, несвободным, униженным и гордым. Впрочем, это одна из самых действенных моделей великого государства...
Сенаторы поблагодарили государя, отныне императора империи Всероссийской. Певчие пропели: «Тебя Бога хвалим». Стефан Яворский, рязанский митрополит, совершил благодарственное молебствие с коленопреклонением. Снова салютовали пальбой. Зазвучала музыка. Из собора император направился в Сенат, где уже были приготовлены пиршественные столы ни много ни мало на тысячу персон. Широким шагом Пётр Великий шёл через площадь. Восторженная толпа раздавалась перед ним. Люди хватали и целовали его руки и полы кафтана.
В помещении Сената стены обиты были нарочно для случая цветным сукном. Дамы в богатейших нарядах поздравляли императора, исполняя церемонный поклон, по-русски всё ещё именовавшийся «приседанием хвоста». Князь Меншиков и граф Апраксин объявили о наградах и производствах в новые чины и звания уполномоченным на мирном конгрессе и другим лицам. Сорок восемь столов было накрыто в залах, и не осталось за сими столами ни одного свободного места. Но государь и государыня по старинному обычаю русской знати кушали розно. Государь — в большой аудиенц-зале, императрица — в соседнем покое. Обок с императрицей, облачённой в красное платье, шитое серебром, и драгоценный головной убор, сидели юные дочери, цесаревны Анна и Елизавет, белые их платья шиты были золотом и серебром, искусно убранные волосы унизаны драгоценными каменьями. Императрице прислуживали два камер-юнкера, третий стоял перед столом и разрезывал кушанья. Однако цесаревны не были балованы излишним услуживанием, за их стульями помещались лишь их воспитательницы-француженки.
Между тем в аудиенц-зале Пётр занял место во главе стола большого. Все довольно знали обычай государев держаться даже в самые торжественные минуты безо всяких церемоний. И никто не подивился, когда император дружеским взмахом руки повелел князю Меншикову сесть по левую сторону. Александр Меншиков, которого государь зовёт «своим сердцем», — по левую, сердечную сторону... Приближённых занимало, кого пригласит император сесть справа... И когда Пётр подозвал юного герцога Голштинского, сделались вокруг многозначительные переглядывания, кивания и гримасы... Но молодой человек ничего не замечал и поспешно и радостно сел рядом с государем. Пётр приказал попросту садиться и остальным мужчинам. Дамы кушали вместе с императрицей. Ныне за мужскими столами уже не осталось бояр старого времени, помнивших пиры Алексея Михайловича, когда случались лютые драки «из-за места», ведь ближе к царю имели право сидеть самые знатные; и вот и сцеплялись насмерть какие-нибудь двое, решавшие таким образом — кто знатнее... Ныне же все — вельможи, послы иностранных государств — разместились как пришлось... Время было — корабельное, когда выходит в море корабль и оснастка идёт на ходу и ветер задувает попутный; и чудится, будто море — безбрежно, а путь — вечно славен и бесконечен, и почти что царство справедливой Фортуны настало — все получают по заслугам своим, по уму и талантам... И только позже выясняется, что ветер утих, море мало, путь — едва ли не в тупик, царство справедливости не настанет никогда... И тоска, и полный штиль... Но не ныне...
Ныне — литавры и трубы. И государь провозглашает первый тост — в честь заключённого мира. Но для него и праздник — не праздник, а труд, работа по приобщению к принятым в Европе нравам и обычаям. Оттого когда, не докончив кушанья, удаляется он на свою яхту — отдохнуть, соснуть маленько, то всем приказывает обед довершить и не разъезжаться без его повеления.
Но на сей раз государь отдыхает долгонько. И об этом шепчутся, переговариваются. Стареет, хворает Пётр, а в молодости-то был — и вовсе не ведали, когда почивать изволит...