Гром победы
Шрифт:
Герцог настоятельно просил графа не говорить о неуплате, и оттого приближённые герцога ничего не знали и полагали, что он воспользовался деньгами невесты. Просить у неё денег он отправился по настоянию Бассевица.
Граф Апраксин держал своё слово и о своём одолжении герцогу не говорил. Однако всем ведь было известно, что денег у герцога нет. И потому при дворе полагали, что деньги взяты у принцессы. Об этом толковали с достаточной ядовитостью, язвили по поводу бедности герцога и притворно жалели Анну.
Лизета заметила Анне, что это весьма неосмотрительно: позволять
— С чего ты взяла? Он не просил у меня денег...
— А толкуют...
— Больше слушай! Клянусь тебе: он не просил!..
— Хочешь, Анна, я стану говорить повсюду, что он, нет, не просил у тебя твоих денег?
— Ты милая, Лизета, и добра ко мне. Но не надо говорить, ничего не надо говорить. Мне все эти мелочи, все эти мелочные сплетни надоели...
...21 мая 1725 года... 21 мая 1725 года... Близилось...
Это было хорошо — её уговор с герцогом. Он не будет мешаться в её дела. Но вместе с тем она знает: если ей будет грозить серьёзная опасность, он кинется спасать её. Это всё было хорошо.
Держала совет с Францем Матвеевичем. Ах, как она ещё наивна и не знает многого, многого!.. Вспоминала все свои горделивые суждения о благе государства и стыдилась самой себя. Ведь о таких высоких материях мыслила, не понимая самого простого. Не понимала, да, не понимала. И ведь никто не подсказал. Отец? А зачем он должен был ей это подсказывать? Ведь он намеревался оставить ей престол по закону. Андрей Иванович? А уж этот тем более не обязан был учить её ничему излишнему... И только теперь поняла: деньги прежде всего нужны для войск. Сразу вспомнила два полка, окружившие дворец в день воцарения матери... Деньги, награды, чины — это для офицеров и генералов, это на водку и вино — солдатам... И много денег — на подкуп. Многих надобно, придётся подкупить...
Но покамест денег было мало, очень мало. За получение денег предстояла борьба, она чувствовала...
— Я настоятельно советовал бы Вам, Ваше высочество, как можно скорее добиться от Сената выплаты всей оговорённой в брачном контракте суммы...
Она и сама волновалась.
— Как может быть воля государя не исполнена?
— Я не сказал, что она не будет исполнена вовсе. Но нам необходимо, чтобы она была исполнена как можно скорее...
— Вы чего-то недоговариваете? Готовятся перемены, препятствия?..
— Покамест и сам ясно не понимаю, но полагаю, да.
— Что же делать?
— Бомбардировать господ сенаторов прошениями. — Он пожал плечами.
— Всё это странно мне. Ведь Сенат, насколько мне известно, против Меншикова.
— Против Меншикова ещё не означает, увы, что непременно за Вас, Ваше высочество. Простите мне мою прямоту.
— Не просите прощения. Именно прямота мне и необходима сейчас. Но, по-моему, засыпать Сенат прошениями о выдаче денег — бессмысленно. Это только будет увеличивать самые разнообразные подозрения в отношении меня... Я буду думать. Думайте и вы...
Мадам д’Онуа советовала своё, осторожно, пытаясь говорить намёками...
— Герцог влюблён в Вас, Ваше высочество, и его любовь всё возрастает...
— Ах, что мне до этого сейчас! Это прекрасно — его любовь, но это мне не поможет!..
— Влюблённый мужчина способен на очень многое... И надо думать, любовь герцога лишь ещё возрастёт после свадьбы...
— Он беден. У него нет денег. Вы это знаете.
— Разумное поведение молодой супруги, её разумные отказы и дозволения... Её умение, её знание, когда следует охотно пойти навстречу желаниям мужа, а когда...
— Оставьте, оставьте! Я не хочу слышать! Это гадко!.. Должна оставаться в этой ужасной жизни хотя бы одна сфера, где ещё возможно не притворяться, не рассчитывать! Или все эти мелочные расчёты, интриги непременно должны распространяться и на супружескую постель?.. — Она сердилась, а сама уже знала, понимала печально: да, должны, должны... И остывала, спрашивала примирительно: — Хорошо, я не спорю с Вами, но объясните мне, каким образом герцог при самой большой любви ко мне добудет деньги? Он беден как церковная крыса!..
— Влюблённый молодой супруг способен на Многое...
— На что же именно? Ворваться с обнажённой шпагой в Сенат и потребовать немедленной выплаты?
— Я не знаю. И было бы ложью с моей стороны притвориться сейчас, будто я знаю. Повторю только: любовь способна на чудеса...
— Оставьте меня одну. Свадьба через неделю. Я не сплю ночи напролёт. Под венцом на меня страшно будет смотреть!..
Мадам д’Онуа покорно уходила. Анна спохватывалась и решала, что не следует, не должно отталкивать верных людей своими капризами и нерасположением.
«Наутро подарю ей браслет, тот серебряный с большой жемчужиной...»
И действительно дарила. А ночами ломала голову...
«Любовь способна делать чудеса? Только не любовь Фридриха! Да, худенький, сероглазый, пожалуй, способен будет спасти, выручить её в какой-то самый последний из последних моментов, когда всё полетит в тартарары... Но возвести на престол — нет, на это его любовь не способна, как бы она там ни возросла после свадьбы...»
Она заметила, что чем ближе день бракосочетания и соответственно первая брачная ночь, тем менее она об этом думает. Скорее бы! Пройти через это, понять, осознать, и тогда, по осознании, продолжить движение к намеченной дели... Продолжить!..
Мать снова лежала больная и опасалась, что даже не будет в состоянии присутствовать при венчании. Мать призвала Анну. Анна явилась к ней, досадуя: следовало самой просить об аудиенции, показать, что она озабочена здоровьем матери...
Екатерина Алексеевна лежала на большой постели, выглядела скверно. Но после всего, что пережила Анна с нездоровьем и смертью отца, она уже не могла так глубоко переживать болезнь матери.