Громбелардская легенда
Шрифт:
— Пусть будет так, господин, — ответил он. — Но я пришел по делу, не имеющему ничего общего с моей работой. Хотя, правда, если бы не она… — Он снова смущенно замолчал.
— …Тебя не пропустили бы ко мне столь быстро, ваше благородие, — закончил комендант с легкой улыбкой. — Ты это хотел сказать, господин?
Оружейник в легком замешательстве обвел взглядом каменные стены комнаты — очень неудобной. Приоткрытая дверь позволяла заглянуть в другое помещение, столь же тесное и холодное. Там стояла простая койка — и, пожалуй, больше почти ничего. Других помещений, похоже, не было. Старый мастер с трудом верил, что кто-то занимающий столь высокий пост, как комендант столичного гарнизона, вынужден жить в подобных
— В силу занимаемой должности, — сказал Норвин, — я живу и работаю именно здесь. Правда, трудно назвать эту обитель домом… А ведь я в лучшем положении, чем другие. Многие завидуют даже этому.
Для человека, ежедневно общающегося с самыми высокими чинами, привыкшего к интригам и придворным ссорам, лицо мастера-отшельника было подобно открытой книге. С. М. Норвин без труда читал мысли удивленного и сбитого с толку гостя.
— Императорский двор, а также представительские дворы в провинциях, — спокойно продолжал он, чувствуя, что знаменитый оружейник до сих пор не в силах преодолеть замешательство, — манят своим блеском всевозможных мотыльков… Так было всегда и везде, а в Громбеларде в особенности. Ты не поверишь, господин, сколько людей готовы использовать всю свою хитрость, знакомства и деньги, чтобы оказаться поближе к особе, облеченной властью. Княжеские чиновники рангом пониже вынуждены довольствоваться чем-то вроде каморки, выделенной в части бывших конюшен. Именно так обстоят дела при дворе, ваше благородие. Любой горожанин живет в Громбе лучше, чем комендант Громбелардского легиона. И тем не менее я очень доволен своим жилищем!
Он развел руками.
— Но — к делу, — сменил он тему. — Поверь, господин, что я крайне рад твоему визиту и наш разговор для меня — настоящий отдых. Но… — Он беспомощно показал на заваленный бумагами стол. — Мне стыдно признаться, но я почти не помню, когда последний раз держал в руке хороший клинок. Вот мое оружие… — Он с неподдельным отвращением поднял гусиное перо. — Чем и как я могу помочь, ваше благородие?
Оружейник видел, что комендант в самом деле не желает ему зла. Однако он действительно отвык от разговоров с людьми, занимающими высокие посты… и вообще с людьми. Подмастерья (с которыми он был намного более строг, чем сам считал) воспринимались им всего лишь как придатки к мехам и шлифовальным кругам в мастерских, а семьи у него не было. Когда он заговорил, слова его зазвучали более неуклюже и сухо, чем он сам того хотел.
— У меня есть дело, господин, — сказал он. — Не знаю, насколько хлопотное. Мне, ваше благородие, нужна протекция.
Комендант чуть нахмурился.
— О… — пробормотал он, словно с неприятным удивлением. — Хорошо, слушаю. Речь идет о… налогах?
Оружейник сперва не понял. Потом едва не задохнулся от гнева.
— Ваше благородие! Я не…
Комендант быстро прервал его.
— Ради Шерни, господин, я хотел только… Не в том ведь…
На несколько мгновений наступило неловкое молчание.
— Я хотел бы получить аудиенцию у князя — представителя императора, — наконец сухо проговорил Хааген. — Я не знаю, как это делается.
На лице коменданта появилось сначала удивление, а потом искреннее облегчение оттого, что человек, которого он уважает, не просит ни о чем низменном.
— Что может быть проще! Достаточно лишь…
Внезапно он замолчал и помрачнел.
— Хм, правда…
После долгой паузы оружейник прямо спросил:
— Это сложно?
— Нет, даже напротив, — задумчиво ответил комендант. — Получить ее может каждый. Сначала, однако, чиновники князя захотят выяснить, не достаточно ли будет разговора с членом Совета. Если нет, ты, ваше благородие, получишь аудиенцию, когда подойдет твоя очередь. Так что самое раннее, хм… через месяц? А может быть, два или три месяца, я на самом деле не могу сказать… Это столь важное дело, ваше благородие?
— Да и нет. Для меня лично — достаточно важное.
— Значит, личное. Ну что ж… Точно никто другой не подойдет? Может быть, я сам мог бы?..
— Это должен быть князь-представитель, — сказал оружейник, для которого положение просителя становилось все более неприятным. — Мало того, я хотел бы поговорить с князем наедине.
— Об этом и помыслить невозможно!
Хааген плотно сжал губы.
— Пойми меня, господин, — оправдывался офицер — есть границы, перейти которые просто нельзя. У тебя будет, ваше благородие, возможность донести свои слова до князя. То, что ты скажешь, определит дальнейший ход беседы… но сначала нужно, чтобы до нее вообще дошло дело.
Комендант снова замолчал. Он отправил бы сотню человек ни с чем, заявив, что ничего сделать не может. Но старый мастер был не из тех, кто шел бы ко двору представителя, желая добиться каких-либо выгод для себя лично и тем самым подвергая своего покровителя возможным неприятностям. Норвин чувствовал в глубине души, что скорее приобретет, чем потеряет, ввязавшись в эту таинственную историю.
— Ты готов, господин, — спросил он, — прибегнуть к небольшой лжи?
— Как это понимать?
— Завтра я увижусь с князем, сразу после заседания Совета. У меня там есть свое место, в силу занимаемой должности, но дела чисто военные обычно обсуждаются после заседаний, в узком кругу. Я вовсе не думаю о перевооружении легиона… но, может быть, уважаемый в Громбе оружейник мог бы подумать за меня?
Хааген нахмурился.
— Значит, я должен… — медленно начал он.
— Я пригласил бы тебя, господин, в качестве эксперта. Если существует какая-то причина, по которой мечи легионеров могли бы быть лучше, чем они есть…
— Не вижу такой причины, — сказал мастер.
— Ну так придумай ее, господин, и пусть она будет достаточно правдоподобной, ибо князь разбирается в оружии и военном деле воистину отменно. Вот и все.
Разговор был окончен.
3
Хель-Крегири прибыла с дружиной столь многочисленной, что деревенские дома никоим образом не могли вместить всех. Расположились под открытым небом, по-военному, причем дисциплина и порядок в отряде были воистину образцовыми. Тяжелые горы не раз и не два видели походы разбойничьих банд, своей дисциплинированностью напоминавших имперские легионы. Когда-то — тогда горами правил легендарный уже при жизни Басергор-Крагдоб — вооруженные люди, преодолевающие горные бездорожья, по-настоящему ощущали себя солдатами. Твердую руку короля разбойников ощущал каждый, однако Крагдоб вызывал не только страх, но прежде всего — огромное уважение и восхищение. Даже для командиров имперских войск офицер (а отнюдь не главарь банды!) Басергора-Крагдоба не был первым попавшимся головорезом. Имея такого вождя, воины гор имели и собственное достоинство.
Со времени исчезновения Крагдоба многое изменилось. Сменившая его Хель-Крегири была женщиной и выглядела лишь тенью великого предшественника. Ее уважали, конечно, — но лишь потому, что она требовала к себе уважения. Она вызывала всеобщий страх — и это было хорошо, ибо солдат должен уважать командира. Однако командир должен быть суров, но отнюдь не жесток.
Настоящее ее имя было Кага. По-громбелардски оно означало «кошка». Говорили, будто она и на самом деле выросла среди котов, на бадорской улице. Поговаривали также, что она никогда по-настоящему не любила людей, и вообще… не считала себя человеком… Коты, второй из видов живых существ, наделенных Шернью разумом, были для нее воплощением совершенства. Если бы она могла, то отказалась бы от тела, в котором чувствовала себя словно в тюрьме, взяв себе взамен другое — ловкой гибкой кошки.