Громбелардская легенда

Крес Феликс В.

— Я пришел сюда за своей женой! Твой Дорлан…

— Он пошел куда-то — неизвестно куда. Поговорить о чем-то — неизвестно о чем… Известно лишь, с кем. С другим посланником. Побежишь туда со своим мечом и начнешь рубить этого посланника? — холодно спросила она. — Ты пришел сюда не затем, чтобы освободить жену, ибо это невозможно. Ты пришел, чтобы погибнуть. Но ты не погибнешь, так как встретил Дорлана и меня.

Он набрал в грудь воздуха.

— Спокойно, — предупредила она. — И не говори больше при мне «моя жена». Если хочешь, можешь говорить «Илара».

Но не «моя жена» — потому что мне больно оттого, что на самом деле ею должна быть я.

18

Бруль-посланник стоял на галерее, окружавшей большой пустой зал, и смотрел на маленькую фигурку, шедшую по выщербленным плитам забавными мелкими шажками, чуть покачиваясь, внимательно глядя под ноги. Бич волочился за ней по земле.

— Я здесь, — негромко позвал он, чтобы ее не испугать. Она посмотрела вверх и просияла от радости.

— Господин?

Лицо его озарилось улыбкой, он махнул рукой и спустился вниз по широким каменным ступеням. Его до сих пор удивлял небывалый размах, с которым строители шергардов возводили свои здания. Причины, по которым этот могущественный народ исчез, растворившись среди других народов Шерера, считались, возможно, самой большой загадкой мироздания.

Он подошел к Иларе, слегка обнял ее и поцеловал в лоб. Она прижалась к нему всем телом. Пальцами приподняв маленький подбородок, он заглянул в огромные голубые глаза. Она смешно наморщила нос и, совсем как капризный ребенок, сказала:

— Мне скучно, поиграй со мной.

С трудом сдержав смех, он провел пальцем по розовой щеке. Осмелев, она схватила его за палец зубами и укусила. Она не отпускала его, смеясь и жмурясь. Он шутливо упрашивал ее, страшно грозился, топал, вертел пальцем, но она была непреклонна.

— Ну и что мне с тобой делать? — наконец спросил он.

Она покачала головой.

— Ничего? Совсем ничего? Так и будешь меня держать целую вечность?

Внезапно она посерьезнела и, глядя ему в глаза, медленно кивнула. Это его растрогало. Повинуясь какому-то странному порыву души, он сказал:

— Вижу, дочка, что сегодня твой день. Проси что хочешь. Я все сделаю.

Она отпустила палец и посмотрела на него со столь серьезным видом, какого он прежде у нее не встречал.

— Правда?..

— Правда.

Она наклонила голову и тихо, очень тихо сказала:

— Чтобы… не бить псов.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Как это тебе пришло в голову? А? Дитя мое!

Подбородок ее дрогнул.

— Я знаю… что нужно их бить… Ты мне объяснил, господин. Но… но объясни теперь, что больше не надо! Пожалуйста…

Он внезапно нахмурился. Происходило нечто странное. Неужели формула послушания ослабла? Нет, этого не может быть. Но как тогда… Каким образом она понимает, что именно от него зависит, что необходимо, а что нет? Что только по его воле необходимо бить псов… или не бить.

Он посмотрел на ее склоненную голову. Неужели она плачет? Почувствовав, как болезненно сжалось сердце, он осознал очевидную истину, от которой до сих пор пытался бежать: он испытывал к этому созданию отцовские чувства, или, может быть, лишь подобные им — ведь он не знал, что такое отцовское чувство… Но она явно была ему небезразлична. Она уже давно перестала быть лишь орудием, необходимым для выполнения определенной работы. В ушах у него со всей силой зазвучал вопрос, который он постоянно откладывал на потом: что он станет делать с этой беззащитной малышкой, когда она уже больше не будет ему нужна? Станет ли он всю оставшуюся жизнь заботиться о полубезумной рабыне, ненужной, обременительной, более не вызывающей никаких чувств, кроме угрызений совести? Или освободит ее и отправит куда-нибудь, сперва лишив памяти? Есть ли у него на это время?

Естественно, нет. Времени ему не хватало больше всего.

— Да, дитя мое. Я ошибся. Псов больше не надо бить.

Ошеломленная неожиданным согласием, она долго смотрела ему в лицо.

— Пра… правда?

— Да, дитя мое. Правда.

Внезапно она прижалась к нему столь крепко, что у него перехватило дыхание. Он снова рассмеялся, но смех его уже не был полностью искренним. Вернулись сомнения. Каким образом лишенная воли девушка могла просить отказаться от того, что в ее понимании было столь же неизбежно, как дыхание или еда?

— Ну хорошо, — сказал он. — Можешь меня не благодарить.

Он погладил ее прекрасные черные волосы, тронутые узенькой полоской седины — особый знак, символ другой, чуждой силы, висящей над рубежами мира. Басе-крегири, властительница мира, армектанка. Знак этот был у нее всегда — ее благословение или, может быть, в большей степени его благословение, поскольку для нее он был скорее проклятием.

Он мягко отодвинул ее от себя и еще раз поцеловал в лоб.

— Ну, иди, — сказал он. — Я хочу побыть один.

Она хотела нагнуться за лежащим на полу Бичом, но он ей не позволил. Он сам поднял его и вложил в ее маленькую ладонь.

— Иди, иди…

Он остался один. Постояв в задумчивости, он начал ходить вдоль стен.

Происходило что-то странное. Внезапно он осознал, что с какого-то момента вокруг ощущается странная, чужая аура. Что же это? Наверняка ничего хорошего, нужно быть бдительным. Остерегаться.

Но чего?

Он поднял голову, потом снова опустил ее и снова стал ходить. Формула послушания не ослабла, поскольку это было невозможно. Она была попросту разрушена. Скоро Илара освободится полностью.

— Дорлан-посланник, — тихо сказал Бруль. — Отвергнутый Мудрец вернулся к Шерни. Мне следовало догадаться. Приветствую тебя, Дорлан, в моем доме.

Дорлан медленно спустился с галереи, по тем же ступеням, которые до этого напомнили Брулю о шергардах.

— Приветствую тебя, Бруль, — ответил он. — Я не вернулся к Шерни. Я не знаю, приняла ли она меня обратно.

— Это невозможно, мастер. Ты сам должен знать.

— И я так считал. Однако — не знаю. Мне кажется, что Шернь приняла меня… условно. Что-то должно случиться. Или, может быть, чего-то я должен избежать.