Громила
Шрифт:
Беда в том, что если бы даже мне и удалось убежать от них, пусть лишь на короткий миг, знаю — они встретят меня снова, как только я вернусь обратно.
А пока моё состояние — что-то сродни контузии. Не совсем то же самое, что побег, но на худой конец сойдёт.
— Отлично, — сказала я бездушному дураку-ветру и вернулась в дом.
В столовой уже никого не было. Моё воображение живо нарисовало утешительную картину: папу с мамой, размолоченных в порошок кризисом среднего возраста, в одно мгновение унёс ветер, прихватив заодно
Из гостиной доносился звук работающего телевизора. Теннисон, наверное. Кто-то взбежал по лестнице наверх — кто-то один, либо мама, либо папа. Они разошлись по разным углам ринга — зализывать раны, и, конечно же, нашли для означенных углов самые удалённые друг от друга точки дома.
А прямо передо мной, на нашем лучшем сервизе, красовались руины моей затеи с обедом.
Я принялась убирать со стола — лучше заниматься простым, заурядным делом, чем размышлять, в каком круге ада обретаешься в настоящий момент.
Однако, сосредоточиться на уборке не получалось: взявшись за блюдо с жарким, я не доглядела, и большой палец напоролся на лезвие лежащего на блюде ножа. Я рефлекторно отдёрнула руку, но было поздно — у основания большого пальца появилась резаная рана глубиной в добрых полдюйма, из которой тут же потекла кровь.
— Чёрт!
Я обхватила ладонь другой рукой, стараясь остановить багровую струю, но ничего не помогало. Кровавые бусины градом сыпались на мой несчастный кулинарный шедевр и смешивались с подливкой.
Вот теперь я расплакалась.
Глупее не придумаешь. Мой парень бросил меня, моя семья разваливается, а я плачу над дурацким испорченным филеем.
— Бронте? — В дверях стоял Теннисон. — Что случилось?
Я схватила со стола нетронутую матерчатую салфетку, прижала её к ране. И тут осознала, что хнычу, как раскапризничавшийся ребёнок. Вот стыдобище!
— Всё пропало, Теннисон! Всё пропало!
— Пошли! — Он вцепился мне в локоть и потащил в ванную.
Там он принялся шарить в аптечке в поисках пластыря, а я тем временем промывала рану, наблюдая, как розоватая струя утекает в слив.
— Прижми посильнее, — посоветовал он.
— Не рассказывай мне, как надо останавливать кровотечения! — огрызнулась я. — Если помнишь, я даже на курсы первой помощи ходила!
— Ладно-ладно. Я всего лишь пытаюсь помочь, о-кей?
Я промыла рану перекисью, и брат протянул мне пластырь.
— Дай я заклею, — предложил он. — Ты не сможешь одной рукой.
Тут он был прав. Он аккуратно наложил пластырь и разровнял края.
— Ну вот, — удовлетворённо кивнул он. — Думаю, обойдётся без швов.
Я глубоко вздохнула.
— Спасибо, Теннисон.
— Не за что.
Приятно осознавать, что хоть мы с братом частенько ругаемся, такие моменты, как этот, всегда нас сближают.
Мы так и остались в ванной. Теннисон закрыл дверь и присел на крышку унитаза, а я расположилась в сухой ванне. Не слишком подходящее место для срочного совещания близких родственников, но, с другой стороны — в тесном пространстве семейной ванной есть что-то удивительно успокаивающее.
Я рассказала Теннисону о том, с какими словами Брюстер покинул меня.
Он рассказал о тех случаях, когда он поднимал трубку зазвонившего телефона, а на том конце её тут же бросали. А ещё брат как-то раз случайно подслушал, как мама говорила кому-то слова, которые ей не следовало бы говорить никому, кроме папы.
— У мамы есть любовник, — подвёл итог Теннисон.
Вот так, открытым текстом, без прикрас. Голый факт.
— Думаешь, это из-за того, что папа сделал в прошлом году?
— Может быть, — сказал брат. — А может, и нет. Может, так оно и должно было случиться?
В прошлом году мама с папой постарались скрыть от нас свои неурядицы, но мы с Теннисоном знали, какую штуку отколол наш папа. Она привела нас в ярость — папы не должны иметь... подруг, пусть даже на короткий срок. Пусть даже это случилось только один раз. Вот просто не должны — и всё. Но иногда такое случается. Факт, от которого не спрячешься. Не имею понятия, что там по статистике. Наверно, надо бы глянуть цифры.
Итак, это случилось, и папа был поставлен перед выбором: либо бросить свою... гм... подругу и перевернуть небо и землю, чтобы восстановить отношения с мамой, либо развестись. Он выбрал маму. Мы с Теннисоном видели, как он старается искупить свою вину — не только перед мамой, но и перед своими детьми. Похоже, нам вполне хватило этих его усилий, чтобы простить его — во всяком случае, частично. Я думала, что так же было и с мамой. Но, как выяснилось, её рана оказалась куда более глубокой.
Внезапно мои мысли устремились к Брюстеру. Хотя думать о нём было больно, но всё же легче, чем о родителях. Его легче обвинить. Чем дольше я размышляла о том, что он сделал, тем больше злилась. Когда надо было спасти этого парня от того неведомого ужаса, которым был полон его мир, то я протянула ему руку помощи, а вот когда что-то серьёзное случилось с моим собственным миром — он не просто ушёл, он сломя голову удрал!
— Он умыл руки, — пробормотала я. — Просто бросил меня в самый трудный момент...
— А ты ожидала, что он станет островком безопасности в бурном море жизни? — хмыкнул Теннисон. — Знаешь, репутация отпетой шпаны так просто с неба не падает.
Тоже мне оправдание. Его поведению нет оправданий! Если бы я могла быть хоть в чём-нибудь в этот вечер уверена, то это в том, что Брюстер поступил бесчестно.
— Ненавижу его, — сказала я и в этот момент верила всей душой в то, что говорила. — Ненавижу!
Заскрежетала открывающаяся дверь гаража, а затем мы услышали, как завёлся мотор. Кто-то уехал. Не знаю кто — мама или папа — да и знать не хочу.