Громила
Шрифт:
— Ты сказала, что я могу тебе доверять!
— Но ты же врёшь! Я тоже должна доверять тебе, а ты врёшь! Потому что такие вещи не возникают сами по себе из ниоткуда!
— Ты так в этом уверена?!
Я глубоко вдохнула и стиснула зубы. Очень не хотелось, чтобы хоть капля гнева, который клокотал во мне сейчас, выплеснулась на него.
— Если твой дядя избивает тебя, это будет продолжаться до бесконечности. Ты должен что-то сделать!
Он не ответил мне напрямую. Вместо этого он обратился к Коди, стоящему по грудь в воде в нескольких
— Коди, дядя Хойт бьёт меня?
На мордашке Коди появилось испуганное выражение. Его глаза метнулись к Брю, потом ко мне, потом снова к Брю.
— Всё в порядке, — успокоил его старший брат. — Скажи ей правду.
Коди повернулся ко мне и потряс головой.
— Не, дядя Хойт боится Брюстера.
— Он хоть когда-нибудь ударил меня, хоть один раз? — допытывался Брю.
И снова Коди потряс головой.
— Не-а. Никогда.
Брю обратился ко мне:
— Вот видишь.
Хотя я никак не могла в это поверить, но глаза Брюстера не лгали. Он говорил правду. Значит, надо искать другое объяснение. И это другое объяснение было такого свойства, что мне о нём даже думать не хотелось. И всё же я решилась:
— Но тогда... ты сделал это сам?
— Нет, — ответил он. — Ничего такого.
Ф-фу, какое облегчение. Однако ответа-то я так и не получила!
— Тогда кто?!
Он взглянул на братишку, потом обвёл глазами бассейн, как будто остерегался чужих ушей. Но кроме нас троих здесь больше никого не было.
Наконец он посмотрел мне в глаза долгим взглядом и пожал плечами, как ни в чём не бывало.
— Просто у меня такой организм, — проговорил он. — Очень легко возникают синяки и ссадины, и кожа слишком тонкая. Вот и всё. Прости, если разочаровал. Я такой, какой есть.
Я подождала, не добавит ли он ещё что-нибудь, но он замолчал. Знаю — есть люди с низким содержанием железа в крови, у них легко образуются кровоподтёки на теле, однако что-то в этом объяснении было не то... Не могла я этому поверить!
— Ты хочешь сказать... у тебя что-то вроде анемии?
Он кивнул. Этот простой жест был полон безмерной печали.
— Да, что-то вроде.
17) Сфинкс
В тот день за обедом царила более напряжённая атмосфера, чем обычно; а может, это просто я была на взводе. А как не быть? Я запуталась, не могла понять, что к чему, не знала, доверять ли собственным ощущениям. Все мои мысли были об одном — о Брюстере.
Родители, которые в другое время проявляли куда большую наблюдательность, чем сейчас, даже не подозревали, что со мной что-то не так. Они, как моллюски, нарастили такие прочные раковины вокруг своих личных вселенных, что, похоже, через них ничто не могло пробиться.
— Ты доела, Бронте? — спросила мама, протягивая руку за моей тарелкой, даже не заметив, что я ни к чему не прикоснулась. Углеводы, протеины и клетчатка — всё так и осталось нетронутым; они привлекали
— Да, спасибо, — ответила я.
Она забрала тарелку и выбросила весь мой обед в мусорное ведро. Наверно, если бы я не была так зациклена на Брю, то поняла бы, насколько плохи дела в нашей семье, как быстро она соскальзывает в пропасть. Но в тот момент я словно ослепла и оглохла.
Зато Теннисон всё видел и всё подмечал. Именно он первым обратил внимание на то, что мама с папой за весь вечер не обменялись ни единым словом. Папа молча поглощал еду. Теннисон заметил и полное отсутствие аппетита у меня.
— Села на голодную диету? — спросил он.
— Может, я просто не хочу есть. Такое тебе в голову не приходило?
— Кажется, это заразно, — произнёс он.
Только тогда я обнаружила, что он тоже почти ничего не съел. Фактически, с его тарелки исчезли только овощи.
— С каких это пор ты заделался вегетарианцем? — спросила я.
Он бросил на меня оскорблённый взгляд.
— Если мне в последнее время не хочется мяса, это ещё не значит, что я заделался вегетарианцем! Никакой я не вегетарианец, понятно? — И вылетел из-за стола.
После обеда я засела за уроки, но сосредоточиться не удавалось. Понятно, почему. Всё это время я избегала разговоров с Теннисоном о Брюстере, но больше откладывать не было возможности. К сожалению, брат был единственным человеком, с кем я могла поговорить о том, что меня волновало.
Я нашла его в гостиной, он смотрел по телеку баскетбол, погрузившись в «людоеда» — такое прозвище мы дали нашему дивану. Он был такой необъятный и мягкий, что когда мы были мелкотнёй, то запросто тонули в нём, практически исчезая среди подушек. В этот вечер, похоже, Теннисону хотелось повторить этот трюк, но чем старше мы становились, тем труднее было растворяться в диване.
— Извини, пожалуйста, — сказала я. — Мне не следовало называть тебя вегетарианцем.
— Извинение принято, — буркнул он, не глядя на меня. А когда я не ушла, он спросил: — Будешь смотреть игру?
Я уселась рядом и погрязла в диване. Несколько минут мы смотрели телевизор, и наконец я сказала:
— Я видела.
Он обернулся ко мне и без особого интереса спросил:
— Видела что?
— Его спину. Он снял футболку, и я увидела его спину. И это не только на спине. У него это по всему телу.
Теннисон выпростался из «людоеда», дотянулся до пульта и выключил телевизор. Теперь всё его внимание принадлежало мне. Было приятно сознавать, что наш разговор представлялся ему более важным, чем баскетбольный матч.
— И как — есть какие-нибудь соображения? — спросил он. — Ты считаешь, это его дядя?
Ну, если на то пошло, я была в этом уверена, хотя Брю и клялся, что это не так.
— Не знаю, — ответила я. — Он такой загадочный — прямо сфинкс какой-то. Головоломка. Никак не пойму, что он собой представляет.