Громыко. Война, мир и дипломатия
Шрифт:
Но Гитлер мало что предложил в ответ. Он обещал добиться советско-японского договора о ненападении, убеждал, что на Балканах «Германия не имеет никаких интересов», — и больше ничего. Молотов дал понять, что это его не устраивает. Переговоры закончились ничем, если не считать подписания дополнительного протокола к секретным протоколам пакта Молотова — Риббентропа, касающегося территории Литвы.
Молотовский стиль ведения переговоров стал для НКИД образцом для подражания. В этом смысле Молотова можно назвать учителем Громыко. Вспоминает сын Андрея Андреевича: «Отец мне как-то сказал — все наши успехи на переговорах, приведших к заключению важных международных договоров и соглашений, объясняются тем, что я был убежденно тверд и даже непреклонен, в особенности, когда видел, что со мной, а значит, и с Советским Союзом, разговаривают с позиции силы или играют в “кошки-мышки”. Я никогда не лебезил перед западниками и, скажу тебе откровенно, после того как меня били по одной щеке, вторую не подставлял. Более тою, действовал так, чтобы и моему не в меру строптивому оппоненту было несладко» (Ан. А. Громыко — в интервью автору).
Оценивая переговоры Молотова в Берлине, Громыко назвал антианглийское предложение Гитлера «провокацией», повторяя, должно быть, исходившую от наркома формулу. Да, Гитлер явно провоцировал Москву, но ведь на то и существуют дипломатия и дипломаты, чтобы разбираться в тонкостях международной игры.
В сообщении об итогах этих переговоров, направленном советскому полпреду в Лондоне 17 ноября 1940 года, нарком писал: «Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции в Монтрё в нашу пользу, причем предлагают нам помощь и в этом деле. Мы не дали на это согласия, так как считаем, что, во-первых, Турция должна остаться независимой и, во-вторых, режим в Проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за ее спиной. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными» {68} .
17 ноября 1940 года посол СССР И. М. Майский довел до Черчилля, что Советский Союз не станет взаимодействовать с Германией на Ближнем и Среднем Востоке. Это был очень важный для Лондона сигнал.
Неизбежность войны не означает, что она случится завтра
25 ноября после обсуждения в Кремле итогов переговоров Берлину было послано сообщение (а вдруг одумаются?), что СССР готов принять проект пакта об экономическом и политическом сотрудничестве четырех государств на условиях, которые должны быть закреплены в секретных протоколах. И повторялись уже известные предложения о Финляндии, Румынии, Болгарии, Босфоре; зона к югу от линии Баку — Батум в сторону Персидского залива должна быть признана центром «территориальных устремлений Советского Союза».
Сталин решил добиться максимально возможного, пользуясь погруженностью Германии в войну с Англией. Если бы у него получилось, СССР обеспечил бы от Баренцева до Черного моря и Кавказа гарантированную линию обороны.
В итоге, отказавшись «загребать жар» для Гитлера и отстаивая свою позицию, Сталин (никак того не желая) убедил его, что без СССР Германия не может получить полный контроль над Средиземным морем, Ближним и Средним Востоком, что ключ лежит в кармане Сталина и что без разгрома СССР Германия не решит глобальной задачи мирового господства.
18 декабря канцлер утвердил Директиву № 21 (план «Барбаросса»): нападение на СССР предусматривалось на 16 мая 1941 года. Молниеносным ударом он должен быть повержен.
Начиная с этого времени Сталин стал получать десятки сообщений о войне с Германией и различные указания на ее сроки. Он понимал, что под многими может быть реальная основа, но еще он знал, что Англии жизненно необходимо, чтобы Советский Союз как можно быстрее начал военные действия против Германии.
Но Сталин хотел действовать как Рузвельт — готовиться и ждать. Ему не было жалко Англии, как и Англии не было жаль СССР, жестокость борьбы за мировые ресурсы была предельно обнажена.
Из дальнейших действий Кремля видно, что советское руководство твердо отстаивало свои позиции. К тому же из Вашингтона был получен сигнал: в январе 1941 года Рузвельт снял «моральное эмбарго».
17 января 1941 года Москва вновь заявила Берлину, что Советский Союз считает восточную часть Балканского полуострова зоной своей безопасности и не может быть безучастным к событиям в этом районе.
24 марта СССР взял обязательство оказать поддержку Турции в случае, если она подвергнется агрессии.
5 апреля заключен договор о дружбе и ненападении с Югославией (после совершенного там военного переворота и за сутки до начала германской агрессии против Белграда).
13 апреля СССР и Япония заключили договор о нейтралитете.
(В послесталинской историографии утвердилось мнение о том, что советское руководство сознательно закрывало глаза на нарастающие угрозы со стороны Германии. Громыко же считал иначе: «Агрессивные замыслы гитлеровской клики и ее намерение напасть на Советский Союз были очевидны для Советского правительства и руководства Советских Вооруженных сил. Однако был допущен просчет в определении сроков этого нападения. И. В. Сталин ошибочно полагал, что в ближайшее время Гитлер не решится нарушить договор о ненападении, если ему не дать для этого предлога…
Отсрочка вовлечения СССР во Вторую мировую войну дала время для дальнейшего укрепления обороноспособности страны, для развития военно-промышленной базы, для перестройки работы оборонной промышленности с учетом все более явственно надвигавшейся военной опасности, для дальнейшего повышения боевой готовности вооруженных сил. Однако некоторые вопросы, связанные с обороной страны, решить не удалось. Многие из намеченных мероприятий из-за недостатка средств и времени не были осуществлены до конца.
Не менее важный выигрыш был для СССР и с внешнеполитической точки зрения. К моменту гитлеровского нападения на Советский Союз его международное положение, равно как и вся международная обстановка, изменилось кардинальным образом. Стране Советов удалось не только покончить с внешнеполитической изоляцией, в которой она оказалась в результате мюнхенского сговора Англии и Франции с фашистскими государствами, но и разрушить мюнхенский антисоветский фронт.
Англия теперь воевала с Германией, а империалистические противоречия между США, с одной стороны, Германией и Японией, — с другой, настолько обострились, что возможность сговора правительств США и Англии с фашистскими агрессорами становилась нереальной. Создавались объективные предпосылки для объединения в антифашистскую коалицию крупнейших государств мира — СССР, США и Англии» {69} .)
Другими словами, со времен Мюнхена внешнеполитическая ситуация изменилась радикально.
18 апреля 1941 года при встрече с заместителем наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинским британский посол Стаффорд Криппс вручил памятную записку, в которой давалось понять, что выбор Лондоном вариантов ближайшего будущего зависит от позиции Советского Союза. Предупреждалось, что в Англии имеются влиятельные силы, по-прежнему делающие ставку на заключение мира с Гитлером, восстановление прежнего положения в Западной Европе, согласие с расширением германского продвижения в восточном направлении. Указывалось, что и в Соединенных Штатах есть сторонники этого варианта. В записке без дипломатических оговорок заявлялось, что безопасность СССР «не представляет собой прямого интереса для правительства Великобритании» по сравнению с безопасностью Франции и некоторых других западноевропейских стран.