Гротенберг. Песнь старого города
Шрифт:
Воспоминания, воспоминания, воспоминания – это теперь просто размытые образы и смазанные картинки прежней жизни. Отчего-то, даже дома по пути казались ему незнакомыми, хотя времени-то прошло не так уж и много – всего-то лет пятнадцать или чуть меньше?.. Наверное, многие из прежних знакомых могли, так же как и он, куда-то переехать. А старики… старики перекочевать на кладбище. Жизнь она такая, рано или поздно имеет свойство заканчиваться.
Но размышлять о последнем исходе Сегель не хотел. Или... в его душе мелькнула глубокая подавляемая многими годами боль и печаль, но прислушиваться к ним он не хотел.
– Что надо? – грубо спросил хозяин, отчего-то воровато озираясь по сторонам.
Чужаков этот город никогда не любил. А он теперь, выходит…
— Хочу снять комнату на ночь. — Блекло и безжизненно бросил Сегель, всё ещё борясь с пустотой в душе, и укладывая золотой на стойку. Лучше не забивать голову этими мыслями — от них она только начинает болеть. Трактирщик поднял на него «рыбьи» — уж настолько они были выпуклы, что сейчас, казалось, вывалятся из орбит — глаза, и сгрёб монету со стойки, бегло оценив то, что это подлинное золото.
— Вероятно, господин не осведомлён, что в эту ночь надобно затаиться, а такое «людное» — Он сдавленно «хрюкнул», оценив иронию своих слов, и взгляд прошёлся по пустому помещению, — место — первое, куда ломанутся прокажённые, стоит им понять, что тут есть кто-то из живых. В особенности, чужаки, вроде тебя, их привлекают. — Голос его был прокуренным и скрипучим, как старая обветшалая дверь. — Но вот, — на стол шумно упал ключ, и, вынув руку из-под плаща, Сегель забрал его, а следом и несколько серебряков, которые остались для сдачи. — Если вам чего понадобится для выживания, мы, быть может, и сможем договориться. Последнее время я заключаю неплохие сделки и могу предоставить хорошие скидки.
— У меня есть оружие. — Покачал головой мужчина. «Рыба» окатил его задумчивым взглядом, скользя по шинели. Сегель знал: он не выглядит внушительно. У него были чёрные вьющиеся кудри, прикрывающие голову до середины шеи. И если бы их не прижимала потёртая треуголка, то вид был бы весьма легкомысленный, ребяческий. Никто и никогда не давал парню его настоящих тридцати лет – так, максимально девятнадцать-двадцать. Это всегда заставляло незнакомцев относиться к нему с известной долей скепсиса и недоверия, что злило и заставляло добавлять себе жизненного опыта с помощью деталей, если уж доказать мастерство бойца можно было лишь оружием. Поэтому ворот его походного плаща был высоко поднят, а шарф в складках поднимался к носу — всё это прекрасно закрывало нижнюю половину лица, а другая половина представляла собой потускневшие серые большие глаза, с тёмными кругами под ними — последствия ночных кошмаров. Острые скулы только подчёркивали худобу лица.
Видимо, трактирщик не очень был впечатлён его не менее худым телосложением — это даже походный плащ не в силах был скрыть — но ничего не сказал, только хмыкнул.
– Смотрите сами, сэр» — с лёгкой издёвкой проговорил мужчина. — Да только ночью уже вам будет некому помочь.
Сегель усмехнулся про себя его словам. Потом качнулся на ботинках, думая уже уходить, мужчина повернулся к трактирщику снова.
— Но я хотел бы узнать, жив ли кто из семьи Ривголдов. Меня давно не было в этой крепости, но их судьба мне небезразлична.
Если трактирщик и удивился его словам, то в лице не изменился, разве что правая бровь дрогнула, приподнявшись.
— Насколько
— Поветрие? — Странник заинтересованно и резко поддался вперёд, и что-то в его стремительном движении явно трактирщика встревожило, заставив отшатнуться на несколько шагов назад.
— Проклятая герцогиня Мэйнард. — С презрением процедил он. — Из всех четырёх богов решила преклониться перед чёрным отступником, и заняться чернокнижеством, и только из-за не менее проклятого мальчишки. — В глазах путника промелькнуло искреннее недоумение.
— Когда я покидал город, им правил лорд Моор Трейвас.
— Таки лорд отдал душу Бездне, даже до собственной коронации, а его враги вовремя подсуетились, чтобы устроить переворот. – Оживился трактирщик, найдя благодарного слушателя в лице постояльца. Он снова приблизился и, наклонив голову набок продолжил, заговорщически понизив голос.
– Поговаривают, что Гранвиля долгое время травили, но придворные говорят, что это всё — чушь, и лорд заболел раньше. Но кто ж его разберёт? В одну ночь наёмники перебили всех, кто был во дворце. Хирам, младший из сыновей лорда, каким-то чудом спасся, и, как говорят, продал Пустому дух, чтобы отомстить за всех его родственников, и вернуть правление, да говорят в ночь Торжеств сгинул. Наместник, муж герцогини, погиб от его рук, а в эту же ночь, весь город впервые настиг морок. Герцогиню уже лет пятнадцать никто не видел, а орден Литании, как может, пытается защищать простых жителей, раздавая лекарство от хвори, но сами понимаете, что они могут сделать? Мы ведь просто люди, и с магической тварью не совладаем.
Во взгляде постояльца появилось странное выражение, а голос прозвучал как-то глухо.
— Из всех четырёх божеств, такие слухи ходят за грядой, что Вакант — единственный, чьё существование сложно отрицать. — Отстранённо проговорил Сегель, и взглянул на свои руки, скрытые под перчатками. Отголоски прошлого странной неизвестной ему мелодией прокатились по сознанию. В город его привели кошмары, и письмо от сестры. Холодная волна скользнула по спине, будто змея сомнения, и Сегель судорожно вздохнул, вздрогнув от промелькнувших в голове фрагментов.
— Ежели и этот пустотелый ублюдок есть на самом деле, - прохрипел трактирщик и хихкнул, - тада и остальные существуют. Отчего б им всем не существовать. В Храме Божеств молятся всем трём.
— Но безрезультатно. — Хмыкнул Сегель, и кротко склонил голову. — Простите, я, порой дотошен в изучении религиозного вопроса, покуда в другой части мира, откуда я ныне пришёл, верят в существовании единого божества. Многоликого и многостороннего, и оттого мне более интересен родной пантеон.
Трактирщик смотрел на него искренне оскорблённо. Сегель видел, как губы мужчины дёргаются, чтобы произнести одно слово «еретик», но он так и не высказывает его, возможно из страха, вызванного сомнением. Как любят не признавать религию приверженцы другой концессии!