Гротески
Шрифт:
– Поверьте, обычно для таких речей выбирают еще более замысловатые темы.
– Вот если бы он говорил о религии, я бы охотно послушал, - сказал Ангел.
– О, сэр, но таких тем в храмах больше не касаются. Религия теперь чисто государственное дело. Перемена эта началась в девятьсот восемнадцатом году, когда была введена дисциплина и новый билль о просвещении, а потом постепенно кристаллизовалась. Правда, отдельные правые экстремисты пытаются присвоить себе функции государства, но их никто не слушает.
– А бог?
– спросил Ангел.
– Вы о нем ни разу не упомянули. Это меня удивляет.
– Вера в бога, - отвечал гид, - умерла вскоре после Великой Заварухи, во время которой прилагались слишком энергичные и разнообразные усилия к тому, чтобы ее оживить. Как вы знаете, сэр, всякое
– Трудное это было дело, - сказал Ангел.
– Скорее это было изменение терминологии, - пояснил гид.
– В основе веры в "добро" тоже лежит надежда что-нибудь на этом заработать, - дух коммерции неистребим.
– Разве?
– отозвался Ангел рассеянно.
– Может, позавтракаем еще раз? Я бы не отказался от куска ростбифа.
– Превосходная мысль, сэр. Мы закажем его в Белом городе.
IX
– В чем, по-вашему, состоит счастье?
– спросил Ангел Эфира, допивая вторую бутылку пива в одном из кабачков Белого города. Гид недоверчиво покосился на своего Ангела.
– Тема трудная, сэр, хотя наиболее интеллигентные из наших журналов часто печатают ответы читателей на этот вопрос. Даже сейчас, в середине двадцатого века, кое-кто по-прежнему считает, что счастье - побочный продукт свежего воздуха и доброго вина. В старой веселой Англии его, несомненно, добывали именно таким путем. По мнению других, оно проистекает из высоких мыслей и низкого уровня жизни, а третьи, и таких довольно много, связывают его с женщинами.
– С наличием их или отсутствием?
– живо поинтересовался Ангел.
– Когда как. Но сам я не присоединяюсь целиком ни к одному из этих мнений.
– Страна ваша теперь счастлива?
– Сэр, - возразил гид, - все земное познается в сравнении.
– Объясните.
– Объясню, - строго сказал гид, - если вы сперва разрешите мне откупорить третью бутылку. И замечу кстати, что даже вы сейчас счастливы лишь в сравнительной, а может, и в превосходной степени - это вы узнаете, когда допьете последнюю бутылку до дна. Может, счастье ваше от сего увеличится, может, нет - посмотрим.
– Посмотрим, - решительно подтвердил Ангел.
– Вы спросили меня, счастлива ли наша страна; но не следует ли сначала установить, что такое счастье? А как это трудно, вы скоро и сами убедитесь. Вот, например, в первые месяцы Великой Заварухи считалось, что счастья вообще нет: каждая семья была повергнута в тревогу за живых или в скорбь о погибших; а остальные тоже считали своим долгом притворяться скорбящими. И, однако, сколь это ни странно, в те дни внимательный наблюдатель не мог уловить никаких признаков усилившейся мрачности. Кое-какие материальные лишения мы, конечно, испытывали, но зато не было недостатка в душевном подъеме, который люди возвышенной души всегда связывают со счастьем; причем я отнюдь не имею в виду душевный подъем, вызываемый алкоголем. Вы спросите, что же вызывало этот подъем? Я вам отвечу в восьми словах: люди забывали о себе и помнили о других. До того времени никто и не представлял себе, скольких врачей можно оторвать от забот о гражданском населении; без скольких священников, юристов, биржевых маклеров, художников, писателей, политиков и прочих лиц, считавших делом своей жизни заставлять других копаться в собственной душе, свободно можно обойтись. Больные старухи вязали носки и забывали о своих немощах; пожилые джентльмены читали газеты и забывали ворчать по поводу невкусного обеда; люди ездили в поездах и забывали, что неприлично вступать в разговоры с посторонними; торговцы записывались в добровольную полицию и забывали спорить о своем имуществе; палата лордов вспомнила о своем былом достоинстве и забыла о своей наглости; палата общин почти забыла свою привычку
– Было предано забвению, - закончил Ангел со спокойной улыбкой.
– Моя мысль, сэр, хотя я не сумел бы выразить ее столь изящно. Но так или иначе, поворот наметился, люди стали думать: "Война не так страшна, как мне казалось, ведь я еще никогда не наживал столько денег, и чем дольше она продлится, тем больше я наживу, а ради этого можно многое перенести". Все классы общества взяли себе одинаковый девиз: "Ешь, пей - все равно скоро крышка". "Если завтра меня застрелят, утопят, разбомбят, разорят или уморят с голоду, - так рассуждали люди, - лучше уж я сегодня буду есть, пить, жениться и покупать бриллианты". И они так и поступали, несмотря на отчаянные усилия одного епископа и двух джентльменов, ведавших немаловажным вопросом питания. Правда, они, как и раньше, делали все возможное, чтобы разбить врага или "выиграть войну", как это тогда не совсем точно называли, но работали только их руки, а души, за немногими исключениями, уснули. Ибо душа, сэр, так же, как и тело, требует время от времени отдыха, и я даже замечал, что обычно она первая начинает храпеть. Еще до того, как Великая Заваруха пришла к предначертанному ей концу, души в нашей стране храпели так, что на луне и то было слышно. Люди только и думали что о деньгах, о мести и о том, как бы добыть еды, хотя слово "жертва" так пристало к их губам, что стереть его было не легче, чем другие сорта губной помады, которая тогда все больше входила в моду. Многие очень повеселели. И вот я хочу вас спросить: какой из этих критериев следует приложить к понятию "счастье"? Когда эти люди были счастливы - тогда ли, когда скорбели и не думали о себе, или когда веселились и только о себе и думали?
– Конечно, первое, - сказал Ангел, и глаза его загорелись.
– Счастье неотделимо от благородства.
– Не торопитесь с выводами, сэр. Я часто встречал благородство в сочетании с горем; более того, часто бывает, что чем возвышеннее и тоньше душа, тем несчастнее ее обладатель, - ведь он видит тысячи проявлений жестокости и подлой несправедливости, которых более низкие натуры не замечают.
– А вот я замечаю, - сказал Ангел, бросив на него проницательный взгляд, - что вы чего-то не договариваете. Ну-ка, признавайтесь!
– Вывод мой таков, сэр, - сказал гид, очень довольный собой.
– Человек счастлив только тогда, когда живет под определенным жизненным давлением на квадратный дюйм; иными словами, когда он так увлечен своими делами, словами, мыслями, работой или мечтами, что забывает думать о себе. Если нападет на него какая-нибудь хворь - зубная боль или меланхолия - столь острая, что не дает ему раствориться в том, чем он в данную минуту занят, - тогда он уже не счастлив. И недостаточно только воображать себя увлеченным - нет, человек должен быть увлечен по-настоящему: как двое влюбленных, сидящих под одним зонтом, или поэт, подыскивающий рифму для двустишия.
– Вы хотите сказать, - заметил Ангел не без ехидства, - что человек счастлив, когда встречает на узкой дорожке бешеного быка? Ведь в таком случае давление на квадратный дюйм должно быть немалое.
– Вовсе не обязательно, - возразил гид.
– В таких случаях принято отходить в сторонку, жалеть себя и размышлять о превратностях судьбы. Но если человек не растеряется и проявит мужество, это доставит ему радость пусть даже в следующую минуту, перелетая через изгородь, он уже снова начнет размышлять. Для меня совершенно ясно, - продолжал гид, - что плод с древа познания в старинной басне не был всего лишь познанием пола, как до сих пор предполагали пуритане, но скорее символизирует познание себя и мира вообще; ибо я не сомневаюсь, что Адам и Ева не раз сидели под одним зонтом еще задолго до того, как обнаружили, что они не одеты. А счастливыми они перестали быть только тогда, когда задумались о мироздании в целом.