Гроза 1940
Шрифт:
– Оставьте лейтенант. – Отмахнулся от него генерал. – Я ещё вчера сказал вам, что никуда не полечу. Моё место вместе с моей армией. Вы заберёте Гретхен, Германии пользы от неё будет намного больше, чем от десятка обанкротившихся генералов.
Клейст подтолкнул к самолёту стоящую возле него радистку, последнюю из оставшихся при штабе, вернее при его остатках. Всех остальных за эти дни непрерывных боев потеряли, как потеряли и все машины с радиостанциями. Русские самолёты охотились за всем, что хотя бы немного их напоминало, расстреляли даже походный публичный дом. Гретхен уцелела только потому, что её покойный жених, обер–лейтенант танкового батальона, все эти дни прятал её в танке, вытолкнув невесту из него перед последним боем. Теперь танк с её Клаусом остался в десяти километрах севернее, вместе с другими танками его батальона. Их даже
Гретхен всхлипнула, прижалась к генералу, шептала слова благодарности, которые Клейст старался не слушать. Он ещё раз отдал приказ лётчику, и тот, поняв, что всё решено окончательно, побежал готовить свой «"Шторх"» к взлёту. Вскоре самолёт пробежал по поляне набирая скорость, взревел мотором, резко пошёл вверх, скользнул над верхушками деревьев, которых уже коснулось Солнце, и над самыми деревьями ушел на запад. Клейст проводил его взглядом – ну вот родилась ещё одна легенда: о доблестном генерале, который пожертвовал собой ради спасения ещё одной немецкой матери. «"Геббельс даже прослезится от такого сюжета"», – зло подумал генерал, – «"ну да черт с ним, с этим мерзавцем, лишь бы семью не тронули"». Клейст развернулся и под восхищёнными взглядами солдат пошел прочь.
«"Интересно, чтобы сказали они, если бы узнали, что я остался, потому что струсил"», – думал Клейст, скользя взглядом по солдатам, которые вытягивались, заметив его внимание. Нет не смерти, смерти он уже не боялся. От неё никуда не деться. Он испугался позора. Гитлер, наверняка, вызывал его на роль «"козла отпущения"». Нужно же найти виновного за страшное поражение на востоке. И лучше всего искать его как можно дальше от главных штабов, если признать виновными Кейтеля с Йодлем, то виноватым окажется и сам фюрер, а такого быть не может. Клейст уже перегорел своей злостью и обидой, которая буквально кипела в нём первые дни. Обидой на идиота Паулюса, придумавшего этот дурацкий прорыв между механизированными корпусами русских. На бездаря Гальдера, уверявшего их, что советские танки всего лишь склад устаревшего хлама. На обжору Геринга, угробившего не только свои самолёты, но и его танки, оставив их без воздушного прикрытия под ударами русских штурмовиков и пикировщиков. Тогда, в первый день разгрома, наблюдая как русские штурмовики безнаказанно превращают колонны с его войсками в груду покорёженного металлолома, нашпигованного человеческим мясом, ему хотелось только одного – выпустить обойму в эту разжиревшую морду.
Но Гитлеру он ещё верил, пытаясь прорвать русскую оборону и выйти на оперативный простор. Сомнения стали появляться на второй день, когда удары на него посыпались со всех сторон. Он попытался получить приказ на отход в Польшу для перегруппировки, но вместо этого из Берлина пришел истерический меморандум о предназначении германской нации. И приказ, в котором Гитлер в категорической форме приказывал ему направить удар на юг и выйти к Львову для соединения с частями семнадцатой армии, которые успешно развивают наступление. Клейст выполнил приказ, развернув ещё довольно многочисленные дивизии на юг, и угодил в ещё один огненный мешок, в котором оставил очередную часть своих солдат. После чего ему стало окончательно ясно, что в Берлине обстановку на востоке не контролируют, и на третий день он предпринял самостоятельную попытку прорыва в Польшу.
Но было поздно. Его ждали на всех направлениях. Куда бы он ни направил свои дивизии, везде его войска встречали русские танки. Иногда попросту в лоб, если в советской группировке были тяжелые танки, которые, как оказалось, неуязвимы для немецких пушек. Иногда их пропускали вперёд, для того чтобы немедленно ударить в тыл стремительными лёгкими танками. И пока его офицеры разворачивали свои панцеры для контратаки, советские БТ, расстреляв как можно больше автомобилей, сбегали не принимая боя. Вот тогда ему пришлось пожалеть о бессмысленном рывке на юг. Подходило к концу горючее и приходилось бросать всё, без чего можно было обойтись, а на четвёртый день и то, без чего обойтись было нельзя, но бензина всё равно не было.
В бесконечных встречных боях и артиллерийских засадах сгорала его главная ударная сила – танки. Почти четверть группировки было выбито русскими засадами в первый же день. Передовая одиннадцатая танковая дивизия была уничтожена почти полностью, только нескольким панцерам удалось
Не хуже советских танков прореживало ряды его бронетехники отсутствие горючего. Вначале пришлось бросить бесполезные в столкновениях с русской бронетехникой легкие пулеметные Т–1, затем Т–2, эффективность применения 20-миллиметровых пушек которых оставляла желать лучшего даже против легких русских БТ. Бросали автомобили и бронетранспортёры, пришлось его мотопехоте вспомнить как месить дорожную грязь и пыль ногами. До последнего момента тащили с собой бензовозы, но их с каждым часом становилось всё меньше, те, которые не успела расстрелять советская авиация, высосали досуха моторы его панцеров. Пришлось бросить даже штабные фургоны, впрочем, желающих ехать в них, после показательного расстрела русскими самолётами пары таких машин, почти не было. И только автобус походного борделя танкисты тащили за собой на прицепе, даже когда в нём закончился бензин. Но и его вчера к вечеру пара русских истребителей превратила в груду покорёженного металла.
Авиация противника стала ещё одним кошмаром этой войны. Первые дни, пока ей приходилось вести бои с люфтваффе, давление с воздуха на его дивизии было терпимым. Но уже второй день в воздухе над ними не было ни одного немецкого истребителя. А это могло означать только то, что аэродромы отодвинулись от них на такое расстояние, что летать на прикрытие его войск стало бессмысленным. Или то, что немецких самолётов попросту не осталось, но второе предположение генерал старался гнать от себя, ибо это означало конец. Конец не только его солдатам, а конец Германии. И когда вчера он услышал знакомый звук заходящего на посадку штабного самолёта, он обрадовался, хотя и старательно скрывал свою радость от солдат, ловивших каждый отблеск эмоций на его лице.
К великому разочарованию генерал-полковника Клейста в присланном на его имя пакете был очередной меморандум Гитлера о твердости германского духа, геройская речь Геббельса, предназначенная для поднятия духа его солдат, и приказ о награждении его рыцарским крестом. Клейст чуть было не выбросил эти бумажки в сторону, но вовремя опомнился. Нет, он уже не боялся гнева Гитлера, на пороге смерти плевать он хотел на всех фюреров. А то, что она близится, не оставалось никаких сомнений. Он не хотел расстраивать солдат, которые ждали от этого визита облегчения своей участи. Пришлось с серьёзным лицом прочесть приказ о награждении, на остальную макулатуру его терпения попросту не хватило. И вот в конце этого приказа он обнаружил цель прилёта самолёта. Самолёт прилетел за ним, вторым пунктом приказа значилось, что командир Первой танковой группы генерал-полковник Клейст отзывается в распоряжение ОКВ и должен, сдав командование своему заместителю, немедленно вылететь.
Генерал почувствовал как внутри разгорается злость. Оставить заместителя! Все его заместители, как и почти все высшие офицеры остались на той лесной дороге, где его штаб встретился с танковой колонной русских. Большинство даже хоронить не понадобилось, русские тяжелые танки вмяли в мягкую лесную землю легковые, да и грузовые тоже, машины штабной колонны. Командиры корпусов и дивизий ведут бои где–то в стороне, прорваться к ним нет никакой возможности. А вполне возможно, что и их уже нет, а может нет и этих частей. Бесконечная, поначалу, канонада ещё вчера начала прерываться на отдельных направлениях, к вечеру стихнув почти полностью. Из всей его ГРУППЫ осталась группа отчаявшихся солдат при двух десятках танков, которые не сдались до сих пор только потому, что с ними он. И улететь сейчас, бросив солдат бессмысленно погибать, он не сможет, офицерская честь не позволит. Клейст усмехнулся, кажется он начинает придумывать оправдание своему нежеланию лететь. Стоит ли обманывать самого себя. Он не желает лететь, потому что прекрасно понимает – зачем он понадобился Гитлеру! Фюреру нужен виновник страшного поражения и лучшего кандидата, чем генерал потерявший свою армию, не найти.