Гроза двенадцатого года (сборник)
Шрифт:
Все тяжелое, что пришлось Государю перенести по этому поводу, и подорвало его жизненную энергию и волю. С этих пор он начал уставать от жизни. В конце 1822 года, в бытность свою в Вероне, он говорил Императору Францу о предчувствии своей близкой смерти. Действительно, болезнь его ухудшилась, и в 1825 году Александр умер от полной апатии к жизни. Одной из причин, сократившей дни Императора, были, без сомнения, бесконечно тягостные, непосильные думы о предстоящем грозном процессе над участниками заговора, главным виновпиком которого мог считать с полным правом себя он сам. Описывая личность этого необыкновенного Государя, о котором человечеству судить здраво будет трудно, мне кажется, я могу дать разгадку многим аномалиям, которые иначе так и остались бы непонятными. Все постоянство, на которое был способен Александр, выразилось в чувстве, которое он питал к Императору Австрийскому. Подробности их взаимных отношений, о которых я упомяну, тоже явятся дополнением к характеристике Александра и прольют свет на его отношение ко мне.
В первый раз оба Императора встретились осенью 1805 года во время военных действий в Моравии. Все неудачи, как следствие расположения войск и заранее составленного австрийскими генералами плана кампании, превратились, благодаря еще ошибкам русских генералов, в непоправимые бедствия. Русский Император был молод, не имел никакого военного опыта; он охотнее прислушивался к честолюбивым и несбыточным фантазиям, чем к холодным и практическим советам своего союзника, Императора Франца. К сожалению, все то, что этот государь предсказал своему союзнику, осуществилось одно за другим. Это послужило первой и главной причиной того бесконечного доверия, которое внушал Императору его друг.
Дальнейшие политические события часто мешали Его Императорскому Величеству высказывать эти чувства, но, в сущности, он навсегда оставался им верен. События 1814 и 1815 годов сблизили обоих Императоров настолько, что их взаимоотношения длились долго, без перерыва, много лет; это была настоящая хорошая дружба. Привязанность, которая могла выдержать столько испытаний, которую не поколебали ни крупные политические интересы, ни даже, как это ни странно, полнейшая противоположность характеров обоих друзей, кажется загадкой, разрешить которую можно только, изучив характеры обоих Государей.
Ценные и столь положительные качества Императора Франца-Иосифа, его спокойствие, справедливость, точность и определенность суждения, та ровность душевных переживаний, никогда не изменявшая ему, — все это невольно внушало Русскому Императору чисто сыновнюю привязанность к нему. Впоследствии это чувство еще усилилось благодаря известной доле мистицизма, столь характерного для Александра; царь считал своего друга монархом но воле Господа, видел в нем представителя Божественной воли и Премудрости. Он преклонялся перед ним. Часто Императору Францу приходилось настойчиво бороться с личными желаниями Александра, и в таких случаях достаточно ему было высказать свою мысль и свой взгляд, чтобы остановить какое-нибудь решение Александра, совсем изменить его или умерить в основных чертах. Дружба царя к австрийскому Императору имела наибольшее влияние на него до конца его дней.
В частной жизни у Александра были самые простые вкусы, отличавшиеся, правда, большим изяществом. Он мало занимался наукой, и я никогда не замечал в нем интереса к какому-нибудь позитивному знанию. Среди изящных искусств его интересовала только архитектура. Близорукость и недостаток слуха мешали ему культивировать другие искусства, интерес к которым возможен только при наличности этих данных. Он любил кабинетную работу настолько, насколько она затрагивала вопросы политики и мистицизма. Его определенно не тянуло к делам просто административным, и если ему приходилось заниматься ими, то он всегда действовал под давлением какой-нибудь одной из политических теорий, которыми, он по странности своего характера, был всегда увлечен.
История административной работы в его царствование явно свидетельствует, как сильны и пагубны бывали такого рода давления.
К этим главным чертам характера Государя я еще сделаю некоторые пояснительные добавления на основании моего личного знакомства с ним. Это будет не лишним и как характеристика переживаемого тогда времени, и как подтверждение сделанных мною наблюдений над Государем.
Прежде всего я должен сказать, что трудно себе предстаиить, насколько разнились вообще вкусы Александра с направлением моих взглядов. Наши вкусы совершенно не сходились, — кроме разве в выборе наших общественных связей — и весьма вероятно, что не будь огромного общего интереса в разрешении некоторых вопросов, который нас сближал, ничто не могло бы столкнуть нас друг с другом и создать такия прочные и даже дружеские отношения. Я уже говорил выше, что я с Александром впервые встретился в Берлине в 1805 году. Александр приехал туда личным поборником и представителем австрийско-русского союза. Два человека, явившиеся защищать одно общее дело, невольно сходятся, какова бы ни была разница их положений.
Император любил разбирать и обсуждать важные политические вопросы и быть, таким образом, как он сам любил выражаться, министром у самого себя. С тех пор началось наше личное знакомство, перешедшее в тесную дружбу. В конце того же года был заключен мир между Австрией и Францией. Когда граф Стадион, бывший тогда посланником в С.-Петербурге, получал портфель министра иностранных дел, Александр пожелал, чтоб я занял место графа. По странному сцеплению обстоятельств, меня в то же время назначили посланником во Францию, Когда, семь лет спустя, я встретился с Александром на богемской границе, то он, явно держал себя со мною холоднее. Казалось, что Государь со свойственной ему мягкостью хотел подчеркнуть и упрекнуть меня в моем вероломстве.
Когда заключен был союз — тучи рассеялись, но наши личные отношения возобновились только после неудачи, постигшей союзников под Дрезденом, в первую половину войны. Может быть, возобновлению нашей дружбы невольно помогли мои ничем не увенчавшиеся старания, сообразно желаниям Императора Франца и фельдмаршала Шварценберга, помешать этой операции. Мо?кет быть, Александр оценил мою искренность при переговорах, шедших по этому вопросу, и верность выраженных мною опасений, по факт тот, что лед был сломан.
Несмотря на полнейшую противоположность наших взглядов по многим вопросам, несмотря на могущие произойти от этого конфликты, мы встречались с Государем каждый день во время кампании 1813 и 14-го годов, и ничто не нарушало установившейся между нами близости.
Редко можно было встретить между Монархом большой империи и главой кабинета другой такой же империи такие отношения, как были наши.
Все время, пока тянулась война, я каждый вечер проводил в обществе Государя. С восьми или девяти часов вечера мы до двенадцати ночи беседовали друг с другом с глазу на глаз. Мы затрагивали самые разнообразные темы: вопросы обыденной жизни, вопросы морали и политики, события дня. Мы обменивались мыслями, нисколько не стесняясь, и именно полная свобода придавала необыкновенную прелесть нашему общению.
Я никогда не скрывал правды от Александра, касалось ли это его лично или какого-нибудь принципиального вопроса. Мне постоянно приходилось с ним спорить по поводу его фантастических идей, которые он горячо защищал. Наши споры часто обострялись, — примером чему может послужить наше пребывание в Лангре, — но это не мешало нашей дружбе, которая оставалась так же искренна и правдива, как и рапыпе.
Когда мы были в Париже в 1814 году, например, нам приходилось очень часто спорить о том, какой волитшш должен был держаться Людовик XVIII. Тогда Государь был еще либерален и наши взгляды на возможность упрочения мира во Франции иод скипетром Бурбонов были диаметрально противоположны. После подписания в Париже мира я уехал в Англию одновременно с королем Прусским и Александром I. Наши отношения и там не изменились. Там часто меня ставили в очень неловкое положение недоразумения, возникавшие между Александром и тогдашним принцем-регентом Георгом IV. Я был в прекрасных отношениях с обоими, но, зная их постоянные стычки друг с другом, должен был лавировать между ними и мешать их взаимному недовольству перейти в открытую ссору. По правде сказать, виноватым почти всегда оказывался Александр, которого возбуждала постоянно великая княгиня Екатерина.