Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Меня это тревожит. Путь на Донго лежит через Милан, возможно, Вайс там и ночевал.
— Гм… Конечно, неприятно! А впрочем… Если она даже решится давать показания, вряд ли им придадут серьезное значение: пьяной девице в постели может померещиться все что угодно. Тоже мне лингвист!
— Так-то оно так, а все-таки…
— Учтите, история с несуществующими архивами Муссолини заморочила всем голову.
— Несуществующими? Вы думаете, их не было?
Нунке улыбнулся, прищурился, словно сытый кот, выдержал паузу и с превосходством обладателя множества тайн многозначительно произнес:
— Были да сплыли. В свое время
— О таких вещах даже не предупреждают, настолько они понятны… выходит, Вайс погнался за призраком!
— И причинил нам столько неприятных хлопот. Если бы не он, мы бы провели в Риме еще несколько дней, а теперь придется уезжать сегодня вечером. Береженого, как говорится, и бог бережет. Я уже позвонил Рамони, его секретарь закажет нам билеты. А поскольку он может позвонить с минуты на минуту, у меня есть такое предложение: давайте позавтракаем в номере, а потом побродим по магазинам, вы поможете мне выбрать подарки жене и детям.
— Охотно. Вызвать официанта?
— Я уже заказал завтрак на две персоны. Прикажите подавать.
Григорий позвонил в ресторан и, пока Нунке одевался, пока сервировали стол, он решил полистать газеты. Внимание Гончаренко привлек напечатанный жирным шрифтом в «Унита» и «Аванти», обращенный к полиции запрос. Ага! Вот почему Рамони так нервничал вчера, прочитав фамилии задержанных по подозрению в убийстве! Даже приказал Джузеппе немедленно уточнить эти фамилии с каким-то Баттисто! Джузеппе слушал, прикусив губу, словно сдерживая улыбку, но она светилась у него в глазах, когда он взглянул на Григория. Вообще секретарь вчера вел себя очень странно. Гончаренко не раз казалось, что Джузеппе хочет остаться с ним наедине, и вид у него был не настороженный и злой, как прежде, а скорее приветливый. Рад, что избавится от гостей, или готовит какую-либо пакость и доволен?
По странному стечению обстоятельств, как будто его мысли передались на расстоянии секретарю Рамони, раздался телефонный звонок, и в трубке послышался голос Джузеппе.
— Синьор Нунке? А, это вы, синьор Шульц! Очень хорошо, я вам звонил в пансионат. Ровно в четыре я зайду к вам и принесу билеты, поезд отходит в восемь. Очень прошу, устройте так, чтобы вы были один. У меня к вам важное дело и… приятное. Чтобы не вызвать подозрений у хозяина номера, скажите одно слово: «да» или «нет».
— Да, Джузеппе! — на другом конце провода зуммер отключился. Григорий медленно опустил трубку, раздумывая над тем, какое дело, да еще приятное, может быть у секретаря Витторио Рамони к Фреду Шульцу.
— Поезд отходит в восемь! — крикнул Григорий начальнику, подойдя к дверям спальни.
Нунке придерживался правила: за едой никогда не вести деловых разговоров, поэтому во время завтрака оба касались лишь посторонних тем, хотя мысли их витали далеко от того, о чем они говорили. Когда подали кофе, Нунке не выдержал:
— Вот она, дальновидность нашей политики, Фред. Еще вчера мы с вами были изгнанниками, а сегодня возвращаемся в Германию со щитом, а не на щите. Поверьте мне, Гелен добьется своего: не только возродит немецкую разведку, но и сделает ее самой могущественной.
— А не кажется ли вам, что предупреждение о теснейшем контакте с оккупационными американскими властями по сути является завуалированным намеком на нашу зависимость от всяких там думбрайтов.
— Только в начале нашей деятельности, Фред, только в начале. Из стратегических соображений это даже целесообразно. Но дайте нам набраться сил, и тогда… о, тогда, коленкой под зад Думбрайта и таких, как он.
— Жаль, нельзя сделать это завтра же! Я так и не понял: избавимся мы от его опеки или нет?
— Если уж положено иметь босса, то я предпочел бы другого… Кстати, как вы думаете… это незаконченное письмо Вайса к Думбрайту было первым?
— Вы заметили, как скрупулезно Вайс подсчитывал свои расходы? Записано буквально все — вплоть до такой мелочи, как стоимость проезда в автобусе. Почтовых расходов в записях нет. Я проверил внимательно.
— Удивляет меня все-таки Вайс, — Нунке потер пальцами лоб над переносицей. — Из документов, которые имеются у нас в школе, видно — человек он неглупый, очень осторожный. Я ознакомился с одним делом, которое Вайс вел, став следователем гестапо. Следствие проведено с блеском, хотя дело было очень запутанным. Как же мог он, человек безусловно разумный, окунуться в такую авантюру?
— Такие вайсы — наша ошибка, они типичный продукт среды, их породившей. Мозг таких людишек приспособлен лишь для выполнения определенных функций. Кто-то завел пружину, и она раскручивается с неуклонной последовательностью виток за витком, в заданном темпе и направлении. Как хорошо налаженный механизм. Но стоит только попасть в этот механизм какой-нибудь пылинке, как он выходит из строя. У Вайса такая пылинка была.
— Интересно. Что же это за пылинка?
— Непомерная, прямо-таки болезненная жадность к деньгам.
— Но кто же в наше время не любит деньги? — разочарованно протянул Нунке, который надеялся услышать нечто более пикантное.
— Это уже не тяготение, не любовь, а патологическая страсть. Неутолимая жажда и голод Тантала, который стоял по горло в воде, видел перед собой сочные плоды, но не мог прикоснуться к ним губами. Вайс долго работал в Заксенхаузене, там по секретному приказу была создана фабрика фальшивых денег. Доллары, фунты стерлингов проходили через его руки нескончаемым потоком, громоздились горами. Под его надзором сотни заключенных мяли эти деньги, слегка терли их, чтобы купюры выглядели побывавшими в употреблении. Вайс как-то рассказывал мне об этом, вы бы видели, как тряслись у него руки, как он проклинал себя за то, что не решился ничего почерпнуть из этого моря богатств. То, что он не решился, когда решались другие, породило в нем комплекс неполноценности. Кроме алчного стремления к деньгам, ему еще надо было доказать самому себе, что он способен на решительный шаг… Вот вам пылинка, вот почему пружина испортилась и остановилась.
— Очень убедительно все рассказали. Вы психолог, Фред, и вас надо остерегаться.
— Понемногу накапливаю опыт, герр Нунке! После урока, отлично преподанного вами в камере смертников…
— До сих пор не можете простить? Невзирая на все, что я для вас сделал?
— Прежде всего, я не могу простить себе. А вас я считаю своей обязанностью отблагодарить. В меру своих сил — я это и делаю.
— Знаю, мы с вами всегда договоримся, — Нунке пожал локоть собеседника и вместе с Григорием направился к двери.