Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
И еще один приказ издал Фрунзе. Он потребовал от командиров строже оберегать стоянки войсковых штабов. «В случае обнаружения небрежности или халатности в этом отношении с чьей бы то ни было стороны виновных расстреливать», — приказывал Фрунзе.
Вся 4-я армия была брошена на разгром генерала Толстова, ушедшего в Гурьев, к берегам Каспия.
Новый поход начала контрреволюция против республики.
На этот раз ставка ее была уже не на «верховного правителя», а на главнокомандующего вооруженных сил юга России генерала Деникина. В его штабе разрабатывали планы удушения революции с участием
Кавказская армия Врангеля, захватив Царицын, двинулась на Москву. Взять Астрахань, соединиться с белоказачьими войсками генерала Толстова и снова восстановить линию Восточного фронта от Каспия до уральских предгорий было уже второстепенной задачей.
А для этого им надо было разбить остатки 11-й армии красных, закрывшие путь между Царицыным и Астраханью на волжском берегу у слободы Черный Яр.
Фрунзе сам прибыл в Черный Яр. Семь бессонных суток провел он на Волге вместе с Куйбышевым, Кировым и Новицким, обдумывая план сокрушения Врангеля. Было решено создать из частей разбитой 11-й армии Черноярскую и Кизлярскую группы.
Весь сентябрь на нижней Волге с переменным успехом шли бои. Невероятным напряжением сил большевики сорвали замыслы Врангеля и отбросили от Астрахани его армию.
В конце сентября Фрунзе распорядился перенести часть штаба фронта в Ташкент. Отъезд назначили на 23 октября, но вдруг он получил короткую телеграмму от Ленина: «Все внимание уделите не Туркестану, а полной ликвидации уральских казаков всяческими, хотя бы и дипломатическими мерами. Ускоряйте изо всех сил помощь Южфронту».
Окрыленные успехами, деникинцы, овладев Орлом, приближались к Москве. Южный фронт походил на гигантский полукруг: западный конец его упирался в Днепр, восточный — в дельту Волги. В районе Царицына находилась Кавказская армия барона Врангеля, у Воронежа — Донская армия. В центре наступала Добровольческая. Не жалея солдат, не считая потерь, рвались деникинцы к своей заветной цели — Москве.
В сырой пурге трясся по актюбинским степям товарно-пассажирский поезд.
В нетопленом вагоне Куйбышев и Новицкий коротали время в нескончаемых разговорах. Неизбывные темы — фронт, голод, тиф, белоказаки, Туркестан — сменялись менее значительными, — люди ведь не могут постоянно говорить о трагических событиях или житейских неурядицах, мечты и надежды сопутствуют им и в самые мрачные времена.
— Вот еду в Туркестан, о котором знаю только по историческим книгам да стихам поэтов Востока, — говорил Куйбышев. — По книгам вся история Туркестана — лазурные ханские дворцы и гаремы да Чингисхан с Тамерланом, а поэзия дополняет историю любовными вздохами в тени чинар, пышными пирами властителей да сказками «Тысячи и одной ночи»...
— Но ведь все это было и есть, — сказал Новицкий. — И минареты, и ханы, и гаремы. Существует же эта жизнь Востока, и никуда от нее не денешься. Значит, история не такая уж лживая дама.
— Это только часть жизни, и притом самая ничтожная, — возразил Куйбышев. — Народ, построивший все — от дворцов до гробниц, создавший благоуханную жизнь своим властителям, — всего лишь пыль на страницах истории. О кровавых деяниях какого-нибудь Тамерлана написаны горы книг, о бедствиях и страданиях народных — жалкие строчки. Но я уверен, наша революция породит новую, народную литературу. Жизнь и героизм простых людей станут ее содержанием; писатели и поэты создадут произведения, достойные героической эпохи. Роман, эпос — из них поколения поймут железную поступь революции, — сказал Куйбышев.
— В романе кроме грома пушек и визга шрапнели должна быть любовь, — усмехнулся Новицкий.
— Женская
— Что-то в этом роде.
— Наши женщины вместе с нами сражаются за революцию. Женщины революции — захватывающая тема. Но на эту тему лучше напишут сами женщины, — заметил Куйбышев.
— Куда им... — рассмеялся Новицкий.
— Вы так думаете, Федор Федорович?
— Женский роман о войне, да вы смеетесь...
Куйбышев снял с верхней полки чемодан, достал «Известия ВЦИК».
— Прочитаю несколько строк, а вы скажете, кто написал: мужчина? женщина? «Нет, не боли, не раны, не огонь страшен на фронте. Не в бою старятся и дают трещины молодые, не борьба иссушает нервы и сердце заставляет биться медленно и прерывисто. Это делает тайная болезнь души; назовите ее как хотите: массовое внушение, паника, навязчивый, ни на чем не основанный упадок, — вот неизлечимый и таинственный недуг войны... И тогда нужно все величие разума, вся его сосредоточенная, ледяная мощь, чтобы отогнать призраки, которые гораздо опаснее явного врага, и удержать на месте бегущих...»
— Нуте, Федор Федорович, определите автора.
— Чисто мужской слог. Дамским кружевным стилем даже не пахнет. Кто же автор?
— Лариса Рейснер, — довольный, что провел Новицкого, ответил Куйбышев.
— А я ее знаю! Видел на эсминце Волжской военной флотилии. Красивая молодая женщина, у меня из-за нее даже недоразумение произошло, — сказал Новицкий.
— Я с ней тоже знаком. А что за недоразумение? — спросил Куйбышев.
— В Черном Яре я поехал проверять военную флотилию. Повели меня осматривать корабль; смотрю, на капитанском мостике стоит этакая красотка в позе весьма решительной, даже воинственной. Спрашиваю: «Почему женщина на военном корабле?» Отвечают: «Это комиссар нашей флотилии Лариса Михайловна Рейснер». Ладно, пошли мы в разведку; белые близко подпустили миноносец и открыли огонь из береговых орудий. На палубе начали рваться снаряды, появились раненые, вспыхнул пожар, но паники никакой. Все на своих постах, хотя и поглядывают на капитанский мостик: там Лариса одним своим видом поддерживает порядок и дисциплину. Я был поражен ее выдержкой; а мужчине-то нельзя показаться трусом в присутствии женщины, — это же как закон! Позже я беседовал с Ларисой Михайловной; образованная, утонченная интеллигентка — и комиссар военной флотилии. Не понимаю, что привело ее к революции?
— А что привело в революцию бывшего генерала Новицкого? — спросил Куйбышев.
— Мне за пятьдесят — ей нет двадцати трех.
— Молодость — самый революционный возраст.
— А старики — консерваторы, да?
— Дай мне бог такую старость, как ваша.
— Если бы молодость знала, если бы старость могла, — меланхолически вздохнул Новицкий. — Если бы да кабы, мы бы не дали белому шабашу так разгуляться на просторах России...
— Лариса Рейснер — женщина с лицом богини и сердцем воина, — вернулся к прерванному разговору Куйбышев. — Про ее смелость, выдержку, находчивость с восхищением говорили мне командиры и матросы флотилии. Она была комиссаром Главного морского штаба, но попросилась на фронт, ходила разведчицей в расположение белых, участвовала в штурме Казани, освобождала Сарапул, дралась под Царицыном...
— Кто она по происхождению?
— Дочь петербургского профессора права. Бросила сытую жизнь, литературных друзей, всякие там салоны и вернисажи и стала комиссаром. Я не встречал женщины, которая с таким упорством воюет и так прогрессивно мыслит, как Лариса Рейснер.
Наступило общее молчание, просекаемое перестуком вагонных колес да снежным воем метели. Подрагивали на столике стаканы, покачивались на вешалке шинели и гимнастерки.
— А пурга метет и метет уже третьи сутки, — нарушил молчание Новицкий.