Гроза тиранов
Шрифт:
Я покачал головой и протянул кружку за добавкой. Мирко долил из горячего котелка.
Думай, чугунная голова, думай!
Что у меня за выводы?
Первое: действовал кто-то из близкого окружения. Второе: мотивы поступка мне остались неясны… Есть и третье. Что-то режет мне глаза в этой картинке…
Что?
Булькает похлебка в большом медном котле. Мирко режет на лавке зелень, сыр, ломает на ровные куски свежий хлеб.
К черту! Надоело!
Я встал и, опираясь на свежевырезанную клюку, побрел к столу.
К черту тяжелые мысли! С домыслами потом разберусь. Когда в голове прояснится. А пока надо форму восстанавливать.
Старик суетливо достал из-за лавки кувшин с вином. Глиняные стенки – в утренней росе… М-м-м… Красота! Небось, по нёбу прошмыгнет, как холодненькое пиво?!
Всех запасов воли едва хватило, чтобы отрицательно помотать головой. На удивленно-обиженную физиономию старого гайдука выдавил жалкое объяснение:
– Лекарство… Нельзя.
Соврал, конечно… Но надо же сохранить голову ясной.
Саво сбегал и принес из дома ковш теплой чистой воды. Предложение Мирко плеснуть туда вина я мужественно проигнорировал.
Даже малец на меня посмотрел странно. К чему это?
2
О причинах, побуждающих население жарких стран пить воду, смешивая его с вином, вспомнил к вечеру… Но было поздно.
Мало того, что тело скручивали боли от турецких гостинцев, так еще и живот выворачивало так, что впору было селиться на выгребной яме.
Жуть…
Днем навестил спасенную цыганку, Френи. Не добавила оптимизма эта встреча.
Бедная девушка выглядит как узник Освенцима. Вес – килограмм тридцать, скелет, обтянутый кожей, волосы начали выпадать, щеки ввалились. В сознание так и не пришла. Бабки, приставленные к ведьмарке, поят ее мясным отваром, приоткрывая плотно сжатые зубы лезвием ножа. После первого раза ее вытошнило какими-то сгустками шерсти, травой и землею. Мне показалось, или я заметил мышиный хвостик? Что едят замурованные в стену? Что пьют, когда хотят прожить подольше? Меня передернуло от таких мыслей…
От долгого сидения в темноте глаза бедняжки воспалились. Разум бродит где-то на грани безумия. Бормочет, скулит. Изредка начинает говорить, но сербки ничего не могут разобрать. Язык – не сербский и не турецкий.
Дрянь дело… Думал, что найду пропуск домой, а, похоже, обрел лишь новую проблему на свою голову. Как дальше все пойдет, не знаю, но уже сейчас мне тяжело объяснить Карабарису, зачем я вожусь с этой цыганкой. Говорю, что «надо», и делаю умное лицо. Надолго ли хватит?
Хорошо, что атаману не до меня. Месть утолена, совесть и горская спесь успокоены. Арамбаши строит планы на ближайший поход. Гайдуки чистят оружие, латают плащи и обувь, сбывают добычу пришлым носатым коробейникам.
Дни провожу за ходьбой по окрестностям. Ноги потихоньку наливаются силой, крепнет спина, зарастает бок. Только кисть левой руки так и не восстановилась. Безымянный и средний палец срослись криво. А может, повреждены сухожилия или еще что. Не могу сжать кулак и все тут! Скрюченная лапа, а не рука!
Карабарис, когда пытается меня подбодрить, шутит, что рука теперь под пистоль хорошо приспособлена. Горькое утешение. Но и оно не верно. Проверял я… Не держит рука тяжелый кремневый пистолет.
В лицо мне стараются не смотреть. Не столько из жалости, сколько из страха. Пробовал разглядеть себя в маленькое зеркальце. Ужаснулся – зубов не хватает, шрамы, багровые рубцы на подбородке, в разведке я прикрываю их накладной бородой. Мирко пошутил, что когда я улыбаюсь, ему становится нехорошо. Не смешно так пошутил – почти жалобно. Мол, не надо пугать без причины. Неприятно…
Вечером оказалось, что братец имел в виду не огнестрельное оружие. Он притянул из чьего-то арсенала узкий кинжал с загнутыми вперед усами и маленькими боковыми защитными колечками. Итальянцы называют такое оружие pistolese. Легкий клинок удобно лежит в левой руке. Его можно спрятать за поясом, метать, благо балансировка позволяет. Вещь!
По моим разгоревшимся глазам Барис понял, что угодил. Пока я восхищался подарком, усатое лицо его оставалось все также деланно невозмутимым, зато веки сощурились. Через бесстрастную черную бездну проступили человеческие черты. Он будто улыбнулся в ответ. Пускай и одними глазами.
В этот момент у меня в груди слегка защемило. Если до этого я воспринимал свое нынешнее положение как часть личины, необходимое дополнение к путешествию домой, то тут остро почувствовал нечто другое. Полузабытое чувство…
В детстве я столько мечтал о брате, что даже став намного взрослее, растеряв багаж невинных грез, как оказалось, этой идеи не выбросил. Теперь же у меня появилась семья. Брат… Человек, которому я могу доверять как себе. От осознания этого пробежал холодок неловкости.
Видимо, эмоции нашли отражение на лице – Барис усмехнулся кончиками губ и потрепал меня по голове.
Чтобы собраться, я подбросил кинжал на ладони и попробовал сделать выпад. Арамбаши скривился:
– Мирко! Поднатаскай ты его… А то, неровен час, себе же живот вспорет.
Старый гайдук хохотнул. Я не обиделся.
Разве на брата можно обижаться?
3
Чета ушла в горы.
Пока зима не наступила, юнаки стремились сделать запас, потроша карманы осевших в центральной Сербии осман и потурченцев.
Да и неловко стало арамбаши в родной деревне.
По побережью прошел слух о смелом предводителе юнаков, который борется с тиранией озверевших янычар. Освобождение двух рабынь в устах народа обросло кучей подробностей, стало подвигом, в котором гайдуки разгромили целый турецкий караван с невольниками, освобождая последних.