Гроза тиранов
Шрифт:
Многие тела уже расхристанны, значит, дело дошло до сбора трофеев. Сами победители перетягивают к разломанным воротам лавки амфитеатра – строят баррикаду. Долго же я провалялся!
– Что?!
Гайдук волнуется:
– Харистеас спрашивает, где обещанные солдаты? Ему надоело сторожить форт, когда другие потрошат пояса!
Харистеас – один из союзных арамбаши. Он уже в Херцег-Нови. Значит, четники ударили вовремя. Это хорошо!
Я встал, опершись на руку подбежавшего молодца, дошел до крепостной стены и глянул на раскинувшийся внизу город.
Херцег-Нови пылал. Горели дома, выходившие к порту и казарме. Самого здания казармы не было.
Вгляделся в море… Русских фрегатов все не видно! Только к проливу торопливо отходят сбежавшие из порта купеческие суда.
– Что сказать Харистеасу?
– Скажи, что солдаты придут, как и было условлено. Добро из города никуда не денется. Все, что ему обещано, он получит. Его задача – удержать батареи. Корабль должен подойти к пирсам без проблем!
Гайдук потопал вниз. Ко мне подтягиваются ребята моей четы.
– Воислав появился? – спрашиваю первого же.
Воислава еще нет. Зато очнулся Карабарис, зовет меня. Топаю к брату, попутно указывая, куда ставить снятые со стен пушки. Надо перекрыть дорогу, ведущую из города.
В глубинах подземелья еще идет бой, слышаться крики и звуки выстрелов. У вставленных в стену кольев освобожденные узники терзают чье-то тело.
Вот и наши потери. Мертвые тела положили в тень. Девять убитых. Вероятней всего, раненых не меньше, но раненых здесь никто не считает. Если на ногах, ты – боец!
Усмехаюсь, девять – это очень неплохой размен за полусотню солдат! О каждом из них будут плакать матери и жены, рыдать дети. Но это все потом, не сейчас и не здесь.
Я стараюсь не запоминать имена своих гайдуков, только по необходимости. Они смотрят на меня как на пророка, а я не помню их имена… Что поделать – мне не нравится терять близких. С незнакомцами – как-то полегче.
Брат выглядит погано. Он, пожалуй, единственный, за кого я здесь готов поставить свою жизнь на кон. Готов рвать зубами и драться до конца.
– Скоро тут будет фрегат. Там есть доктора, которые выходят тебя, – я излучаю уверенность.
Он кашляет. На подбородок вылетают сгустки крови. Видно, как каждое движение причиняет боль, даже слова тревожат застывшую коросту разбитых губ. Но он шепчет мне что-то.
– Помолчи, не надо тратить силы! – я подзываю приведшего меня гайдука. – Здесь должен быть врач, табиб. Проверь, может, еще жив?
Он выходит, чтобы через десять минут вернуться с перепуганным турком. Серое от страха лицо османа покрывают бисеринки пота, тело бьет дрожь. Он не похож на того лекаря, кто выхаживал меня – слишком молод. Тот был с длинной бородой и постарше, слишком представительным был врач, слишком похожим на муллу, чтобы остаться в живых.
Юнак подтверждает догадку:
– Табиба порубали, но один из его помощников выжил. Его ребята поначалу не заметили…
Турок прижимает к груди сумку со звякающими инструментами и лечебными растворами.
Знаком прошу гайдука выйти.
Осман уже хлопочет вокруг брата, заливая в рот отвар из маленькой бутылочки. Брат кашляет, крутится, но щеки его понемногу розовеют, а шепот начинает обретать смысл, превращаясь из невнятного лепета в привычные слова.
Он упорно пробует что-то донести до меня. Обрываю монолог:
– Я дам тебе попить. А ты молчи! Экономь силы.
Отвинчиваю пробку с фляжки. Хорошая вещь, еще в Риме прикупил. В ней – самогонка, сейчас – самое то. Кроме лекарства брату нужен легкий наркоз.
– Я хочу исповедоваться, – наконец различаю хрип.
– Рано тебе – еще поживешь.
– Тебе исповедоваться.
– Да брось ты!
Барис хватает меня за руку. Его ладонь холодна, как лед, но еще крепка. Пальцы стискивают мне запястье, как клещи. Отмечаю, что у нас теперь у обоих нет ногтей. Два брата-акробата. Невольно улыбаюсь.
– Я выжил – выживешь и ты.
– Я предал тебя…
– Ты чего?!
Он явно не в себе.
– Лежи, тебе надо отдохнуть. Скоро тут будут врачи… Еще внуков на руках нянчить будешь!
– Я предал тебя… – губы исторгают каждое слово с трудом, с хрипом, с болью.
Проверяю лоб. Видимо, у Бариса начинается горячка. Вытираю испарину рукавом – платка нет. Успокаиваю:
– Это я, твой брат, Петр. Помолчи и наберись сил. Скоро здесь бу…
– Я сдал тебя туркам… – глаза его лихорадочно блестят.
Бредит!
– Да брось ты. Тоже выдумал. Попей лучше лозовача. Это хороший лозовач. Не водка наша, но тоже ничего.
– Я сдал тебя, – он хрипит, выдавливая каждое слово. Из ломаной коросты губ капает кровь. – Знал о золоте, которое везешь. Знал, что оставишь его на берегу… Знал, где ты обычно прячешь свое барахло, потому и сдал. Думал, потом себе все приберу.
Мне холодно в подземелье, но на глаза лезут капли пота. Я вырываю руку и вытираю лоб.
– Ты бредишь. У тебя жар. Ты… ты же не мог. Ты ж меня сам и выручал.
Глаза брата блестят, пальцы шарят по лежанке, отыскивая мою руку. Находит и не отпускает. По лицу Бариса текут слезы – факел слепит отвыкшего от света узника.
– Не нашел я золото. Турки прикрыли берег на несколько дней. А когда ушли, в схоронках ничего не было. Или они взяли, или ты в другом месте прикопал передачку … Прости.
Ступор… Что-то рушится в душе, опрокидывается и течет вязкой грязной жижей.
Он уже сипит. И меня и его бьет дрожь. Хочется вырвать кисть из цепких холодных пальцев.