Гроза Византии (сборник)
Шрифт:
Один гражданский иск был решен однажды на основании такого чуда. Воевода Лев Мандал поспорил с Каллийским монастырем, кому должна принадлежать мельница, стоявшая на границе их владений. Судились они несколько раз, и судьи присуждали мельницу то одной стороне, то другой, потому что ни у воеводы, ни у монастыря не было в руках надлежащих документов. Последний раз, когда они судились, судья поставил владеть им мельницей сообща, но это давало повод к массе пререканий, никого не удовлетворяло, и они порешили покончить дело без суда, полюбовно. Думали, думали и рассудили сделать так: рано поутру отправиться обеим сторонам во Влахернский храм, стать против чудотворной иконы Богородицы и молить ее быть судьею в их деле. А саму тяжбу решить таким способом: если завеса на иконе останется неподвижною, признать, что дело выиграли монахи, если же она задвигается, и, следовательно, чудо свершится, признать, что прав воевода. На этом основании воевода и монахи написали форменный договор, который
Обе стороны пришли во Влахернский храм, стали против иконы, молились со слезами и ожидали решения своей участи в зависимости от того, придет в движение или нет завеса на иконе. Прождали некоторое время, завеса оставалась неподвижною. Это было сочтено за решение и окончание дела. Монахи радовались своей победе, а воевода стоял опечаленный, осужденный судом Божиим. Воевода собирался уже передать монахам письменное удостоверение, что признает себя осужденным и отказывается от права владеть половиною мельницы, как вдруг завеса на иконе Божией Матери поднялась. Дело приняло иной оборот: радовавшиеся опечалились, а опечаленный преисполнился радости и удовольствия. Монахи стали говорить, что чудо свершилось слишком поздно, что чудо свершилось не в то время, когда молились стороны, а тогда, когда воевода признал монастырь владельцем мельницы, они говорили, что чудо указывает на их правоту и явилось как знак согласия на то, что хотел сделать воевода, собиравшийся в эту минуту отказаться от своих прав на мельницу. Спор, однако, продолжался, и дело было доведено до императора Михаила Дуки; он приказал Пселлу разобрать тяжбу и написать протокол и судебный приговор. Надо было оформить этот оригинальный процесс, подыскать статьи закона, поставить все это на юридическую почву. Такому тонкому диалектику, как Пселл, сделать это было нетрудно. Прежде всего желательно было решить эту тяжбу окончательно и устранить всякий повод к новому ее пересмотру. Поэтому соглашение сторон было понято таким образом, что они обратились к третейскому суду. Третейский суд признавался законами; и притом против него нельзя было апеллировать. Следовательно, знамение чудотворной иконы должно рассматривать, как приговор третейского судьи. В чью же пользу клонится этот приговор? Очевидно, в пользу воеводы. Он выиграл процесс, потому что чудо явилось, возражение же монахов, будто чудо явилось слишком поздно, когда они собирались уходить из церкви, ничего не доказывает: в условии не было сказано, когда ждать чудесного знамения и сколько стоять в церкви. На этом основании было издано судебное постановление, подписанное надлежащими властями. Оно послужило воеводе оправдательным документом и давало ему право владеть спорной мельницей.
Это и есть Византия – пышная преемница когда-то славного Рима.
Чтобы покончить с ее недугами, мы должны показать, чем была византийская женщина, так как в Новом Риме дочери Евы играли роль, пожалуй, еще более видную, чем в первом.
11. Женщина нового Рима
Византия, приняв всю культуру от Рима, вместе с тем не отрешилась и от азиатского деспотизма, что в особенности сказалось на положении византийских женщин.
В Византийской империи женщина не пользовалась большим уважением. Ее считали порождением дьявола, виновницей грехопадения рода человеческого, существом слабым и нечистым, предназначенным быть служанкой и рабой мужчины. Она не была самостоятельной, не имела права распоряжаться ни собою, ни имуществом. До замужества она полностью подчинялась отцу; выданная замуж отцом за человека, которого часто в глаза до того не видала, она попадала в полное подчинение к мужу. Ее приданое отдавалось мужу, который мог распоряжаться ее доходами по своему усмотрению, только не имея права отчуждать капитал. Но если она расходилась с мужем, приданое возвращалось не ей, а ее отцу.
Жена была до некоторой степени свободна лишь у себя дома: тут она могла и даже обязана была заниматься своим домашним хозяйством и женским рукоделием. Но выходить из дому, бывать в театре или цирке она могла только с разрешения мужа, ослушание в подобных случаях считалось преступлением.
Даже в собственном доме свобода ее была ограничена: ей отводилась отдельная половина дома, называвшаяся гинекеем, откуда она не имела права выходить, когда у ее мужа сидели гости-мужчины.
На этом основании один византийский писатель дает совет не помещать у себя дома приезжих гостей. «Если имеешь друга, – говорит он, – жившего где-нибудь в другом городе, и он проезжает городом, в котором ты живешь, не помещай его в своем доме, но пусть он остановится в другом месте, а ты посылай ему все нужное. Если же ты поместишь его в своем доме, то послушай, сколько из-за этого произойдет неприятностей. Во-первых, ни жена твоя, ни дочери не будут иметь свободы выходить из комнаты своей и распоряжаться в доме как следует. А если же им будет неотложная нужда выйти, то друг твой вытянет шею и устремит на них глаза; пока ты будешь стоять вместе с ним, он, конечно, притворно потупит голову, но все-таки будет подсматривать, какая у них походка, как они поворачиваются, как подпоясаны и какой у них взгляд, – одним словом, будет их оглядывать с головы до ног, а после станет передразнивать перед своими домашними и осмеивать. Если он найдет удобный случай, он будет делать любовные знаки твоей жене, будет на нее смотреть бесстыдными глазами; если сможет, то и соблазнит ее, если же и нет, то все-таки, когда уйдет, похвастает, чем не следует».
Так мало доверяли своим женам византийцы. Они не допускали, что можно разговаривать с женщиной без грязного намерения, так как видели в ней исключительно орудие наслаждения. Полное бесправие византийской женщины видно из того факта, что она не могла быть свидетельницей на суде, а также из тех поводов, по которым она могла требовать развода. По византийским законам, муж мог требовать развода в следующим случаях: 1) если жена принимала участие в заговоре против царя и не сообщила об этом мужу; 2) если жена была ему неверна; 3) если жена намеревалась убить его; 4) если она без согласия мужа принимала участие в пиршестве с посторонними мужчинами или мылась вместе с ними в бане; 5) если она без ведома или против желания мужа отправлялась в театр или в цирк; 6) если против желания мужа проводила ночь вне дома, где бы то ни было, исключая только родительский дом.
В последнем случае закон оговаривал, что, если муж выгонит жену из дому и она, не имея родителей, переночует у знакомых, это не может считаться поводом к разводу.
Жена имела право требовать развода в ситуациях: 1) когда муж без ее ведома принимал участие в заговоре против императора; 2) когда он имел намерение убить ее; 3) когда он старался тем или иным способом заставить ее совершить прелюбодеяние; 4) когда он был неспособен к выполнению супружеских обязанностей и это продолжалось три года с момента вступления в брак.
Сейчас же бросается в глаза, что неверность мужа не служила поводом к разводу. Мужу достаточно было застать в комнате жены постороннего мужчину, чтобы обличить ее и развестись. Жена же могла ссылаться на неверность мужа только в совершенно исключительных случаях; единичного факта было мало, нужно было доказать, что муж изменяет постоянно, даже в таком случае развод давался только после усиленных увещаний родителей жены, когда муж категорически заявлял, что не намерен отказаться от своего преступного образа жизни.
Зато византийский закон предоставлял мужу множество поводов к разводу, так как он требовал полнейшего подчинения жены и в случае малейшего неповиновения с ее стороны тот мог бросить ее. Пойти в театр, принять приглашение на обед, где будут посторонние мужчины, – все это считалось для женщины зазорным, подобные поступки могла себе позволить только преступная жена.
Вот еще одна несправедливость византийского закона относительно женщин.
Когда жена получала развод по собственной вине, она не имела права вступить в новый брак раньше чем через пять лет, но и когда муж был признан виновным, она не могла венчаться раньше чем через год. А разведенному мужу никто не мешал жениться вторично хоть в тот самый день, когда получен развод. Таким образом, сам закон давал некоторую поблажку мужу в бракоразводных делах. Это не значит, однако, что византийские законы не карали преступлений против нравственности, совершаемых мужчиной. Де-юре мужчина отвечал наравне с женщиною, и за безнравственные поступки полагались очень строгие наказания. Незаконная связь между родственниками каралась или простым телесным наказанием, или отсечением руки, или смертной казнью, в зависимости от степени родства. За обыкновенное прелюбодеяние отрезали нос. Впрочем, в некоторых случаях можно было отделаться штрафом. Вступавший в связь с невинной девушкой с ее согласия в случае, если отказывался жениться, обязан был по закону уплатить ей литру золота (около 280 золотых рублей); несостоятельных подвергали телесному наказанию и ссылали.
Кроме того, в Византии существовал один обычай, который очень вредно отражался на семейной нравственности. Родители или, лучше сказать, отцы, обручали детей в малолетстве, и, став взрослыми, эти несчастные дети обязаны были исполнить обещание, данное за них родителями. Обыкновенно при этом писался форменный брачный договор, жених давал задаток, получал придание и обязывался жениться впоследствии на девочке. Закон признавал подобные контракты и требовал, чтобы они не нарушались; он ставил только одно ограничение: обручившимся должно было быть не меньше семи лет. Замечательно, что этот обычай перешел к нам, и в Московском государстве точно так же обручались дети и составлялись обязательные контракты, называвшиеся рядными записями.
Когда обручали семилетнюю девочку, конечно, не могло быть речи о любви с ее стороны: родители старались устроить детям выгодную партию, и привязанность супругов – единственное условие счастливого брака – не входила в их планы. Сколько трагических случаев, должно быть, возникало из-за этого нелепого обычая! Вырастая, девочка нередко замечала, что жених ей антипатичен, что она любит другого, но тем не менее она обязана была выйти за нелюбимого человека. Таких случаев, несомненно, было множество, и едва ли они могли способствовать семейному счастью.