Гроза
Шрифт:
Утро началось с криком петухов на рассвете. Рита спала беспокойно и проснулась вся в поту. Она всю ночь что-то бормотала себе под нос и никак не могла успокоиться. В домишко уже успели прокрасться первые солнечные лучи, нагло щекотавшие ее усталое осунувшееся лицо. Женщина с видимым усилием сползла с раскладушки, ощутив голыми ногами старый дощатый пол. Не издавая ни звука, все еще оставаясь в ночной сорочке, она на цыпочках перебралась в подобие ванной комнаты, которая по своим размерам скорее походила на душевую кабину с ведром с водой и зеркалом. Рита прополоскала горло и умылась, правда, без мыла и прочих косметических премудростей. После она накинула на себя шелковый халат с крупными красными розами на черном фоне, который по ошибке можно было принять за похоронные одежды. Женщина протерла рукавом замызганное настенное зеркало, вцепилась ладонями в свои выпиравшие скулы и застучала зубами. Звук ей понравился. Она еще несколько минут простояла у зеркала, настойчиво изучая свое отражение, потом направилась к окну. Рита высунулась наружу, перевалившись через оконный проем.
Спустя час вся изба уже полностью очнулась от ночных переживаний и погрузилась в повседневную суету. После раннего завтрака кашей, разложенной Владимиром по расписным тарелкам, обитатели домишка обсуждали домашние хлопоты и распределение обязанностей. Во время этого процесса Иван оставался в стороне, изредка кивая головой, вероятно обозначая свое безмолвное согласие. Когда решали вопрос об уходе за домашней животиной, которую составляли кролики и пара куриц, мальчик робко попросил заняться этой частью быта, несмотря на то что о ней он не знал ровно ничего. Ближе всего мальчик находился к домашним животным, когда мать оставила его с семьей его друга и они сходили в контактный зоопарк. Иван дорожил этим воспоминанием, потому что в тот день он впервые обнял мягкое тельце пушистого кролика с длинными висячими ушами.
Рите же была отведена целая изба, за порядок в которой она была снова в ответе. Владимир взял на себя приготовление пищи и всю тяжелую работу, от которой он оберегал дочь. Он все утро старался вывести ее на разговор и вытянуть из нее хотя бы немного информации, но Рита продолжала по-партизански отмалчиваться и избегала серьезных разговоров. Она могла потерять былую силу и резвость, все что угодно, но не остроту своего пытливого ума. Именно благодаря ему ей так ловко удавалось каждый раз ускользать из цепких лап житейских невзгод и бед. Теперь же, вместо того чтобы наконец рассказать отцу, что составляло ее жизнь последние десять лет, она вызвалась отправиться на поиски ягод в родной лес. Владимиру ничего не оставалось, кроме как достать большую плетеную корзину, залежавшуюся под обеденным столом, и пожелать дочери приятной прогулки. Сразу после того как Рита затерялась среди иглоподобных рослых сосен, по ее еще теплому следу помчался Иван, едва успевший натянуть на себя первую попавшуюся рубашку. Мальчик засмотрелся на что-то в доме, когда понял, что мать ушла без него. Одна мысль, что она могла находиться где-то далеко, в большой неизвестности, привела Ивана в состояние дикого ужаса. Он предпочел бы плестись за ее спиной, как это было ранее, не видя ни ее глаз, ни улыбки на ее прекрасном сияющем лице, нежели остаться одному в этой жуткой холодной лачужке.
Иван бежал во всю прыть, намеренно игнорируя крики Владимира, призывавшие его к здравому смыслу. Мальчик ни разу не обернулся, взгляд его серых, как хрусталь, глаз был устремлен вперед, на опушку. Эта местность была ему незнакома, более того, даже в городских парках он жался к матери и старался не отходить далеко от дорожек. Впрочем, это его не смутило. Стремление мальчика было сильнее всех страхов. Еловые ветви хлестали его по плечам и оголённой шее, крючковатые кусты царапали ладони и ступни ног. Иван так торопился, что совсем забыл обуться. Лес показался ему бесконечной чередой острых выступов, обломанных сучьев и непонятно откуда выраставших из земли камней, которые он просто не успевал рассмотреть. В лесу стоял резкий запах хвои и цветов, отдаленно напоминавший аромат в цветочной лавке. Здесь все ощущалось в десятки раз сильнее то ли из-за особенностей воздуха, то ли от того, что сознание Ивана было как никогда возбуждено. Он будто бы все утро простоял под холодным душем, а затем прыгнул в горячую ванну.
Расстояние, разделявшее ничего не подозревавшую Риту с сыном, можно было преодолеть в считаные минуты, если не сворачивать с узенькой лесной тропинки, вытоптанной местными грибниками. Женщина все время придерживалась ее, неспешно забираясь все глубже в лес, под покровительство елей-гигантов, чьи отяжеленные временем ветхие, но все же лазурно-зеленые ветви опускались до самой земли и будто бы заметали следы, которые оставляли на грубой почве ее тяжелые черные ботинки. Рита часто закрывала свои большие усталые глаза и передвигалась на ощупь, позволяя себе вспомнить знакомые кочки и рытвины, ставшие еще выраженнее. Когда она натыкалась на сваленный ветром ствол, то с ловкостью дикой кошки осторожно его огибала, а иногда даже перелезала, не зацепив ни веточки. Свое присутствие она обозначала лишь редкими хлопками и коротким звонким кличем, во многом подражавшим голосам птиц. Рита была научена напоминать о себе в лесу, ведь испуганный ее внезапным появлением зверь наверняка не примет ее за мирного гостя. Она чутко следила за всем, что происходит вокруг, старалась различить птиц по их трелям, всматривалась в чащу, что стояла впереди. Этот лес, точно озеро, начинался на мелководье из жиденьких молодых берез и елочек, но затем стремительно переваливался вглубь, где луч света боролся с вечнозелеными великанами.
Тьма манила Риту. В гробовой тишине хвойника она находила истинное умиротворение. Женщина ощутила, как невидимая тяжесть спадает с ее хрупких плеч и ее сгорбленная, ломаная спина наконец приобретает правильную форму. Рита хотела раствориться в молчании, резко окутавшем ее, ей нравилось ничего не слышать и ни о чем не думать. Ее сердце стало глухо по отношению к великому страданию. Она ускорила шаг, стала быстро, отрывисто дышать и суетиться. По ее телу пробежал холодок. Ей непременно захотелось пропасть. Эта навязчивая идея буквально забила все ее мысли, овладела сознанием, погасив любые попытки вернуться к здравому рассудку. Рите понравилось это ощущение, правда, она не до конца понимала, что теряет всяческий контроль над ситуацией. В ее ранее туманных и тяжелых глазах затанцевали странные искорки. Как игривые чертята, они дразнили сознание женщины, показывая ему длинные остренькие хвосты с метелками на концах. Дорожка сужалась, и на мгновение Рите показалось, что земля резко ушла из-под ее тяжелых сапог. Ее охватила внезапная радость. На ее лице сияла улыбка, казалось, растянувшаяся от одного уха до другого. Необыкновенная легкость наполнила ее легкие, и будто бы тысяча бабочек, копошившихся под кожей, разлетелась по всему телу. Мгновение. Один-единственный раз ей показалось, что она все-таки сможет освободиться и убежать, исчезнуть, раствориться. Рита с тупой надеждой продолжала убегать от собственной тени, повсеместно преследовавшей ее. Действительность отталкивала женщину, положение угнетало, а призраки прошлого не давали спать по ночам. Она просыпалась и засыпала с единственной мыслью – уйти и не вернуться.
Внезапно позади раздался пронзительный вопль. Это был детский крик о помощи. Рита узнала в нем Ивана. Его тихий голос, обычно схожий с шелестом листвы и едва ли способный на более высокие частоты, гулким эхом пронесся по лесу. Этот звук моментально вывел ее из внутреннего равновесия и пошатнул ее решимость. В голову закрались сомнения и начали царапать черепную коробку, точно злобные кошки. У Риты загудело в ушах. Она завертелась на месте, озираясь по сторонам, ища источник звука. Лес предательски стих.
Иван лежал на земле, согнувшись вдвое. Он больше не чувствовал ног, тело цепенело, только какое-то странное давящее ощущение исходило от правой голени. Мальчику показалось, что он расшиб себе голову, когда упал на бегу и теперь там зияет огромная дыра. Иван, ожидая нащупать новое отверстие в черепе, потянулся руками к волосам. Тут-то он ясно почувствовал, что его проблема не шишка на затылке, а капкан, захлопнувшийся на его голени и каким-то чудом не сломавший кость. Тяжеленное чугунное орудие пыток повисло на куске плоти, впившись в ногу до самого мяса. Болевой шок начал проходить, и тогда Иван ощутил адскую нарастающую боль. Мальчик завыл, точно дикий зверь, и схватился за ногу, стало еще хуже, тогда он начал жалобно стонать и разрыдался. Пока он истошно кричал, боль в ноге немного утихала. Долго звать на помощь он не мог, начинал пропадать голос. Иван попытался освободиться, но как только он начинал разгибать намертво впивавшиеся в него дуги, все его тело содрогалось от режущего исступляющего онемения. Мальчик лежал на земле, тихо поскуливая. Он думал, что принял свою судьбу и сдался, но все же, превозмогая страдания, снова и снова начинал разжимать капкан. Желание жить толкало его на эти жалкие попытки, хоть Иван и не мог осознать этого тогда. Недалеко прозвучал шелест травы и мха. Кто-то шел по лесу, хрустя ветками под ногами. Мальчик чувствовал в этом звуке человеческий шаг. Иван не мог знать, что это Рита нашла его и теперь спешила на помощь, – откуда? Вся его жизнь в тот момент сосредоточилась на чугунном монстре, разрывавшем его мышцы и связки. На уровне инстинктов к нему пришло осознание, что нужно кричать, звать на помощь, и он закричал.
– Помогите мне! Кто-нибудь, мне больно! – этот жалобный вопль был наполнен необычайной силой, несвойственной тихому, мягкому голосу мальчика. Сейчас Иван больше походил на зверя, чем на человеческого ребенка.
Рита не в первый раз вызволяла несчастных из капкана, правда, обычно это были лесные жители – звери, попадавшие в ловушки бесчестных людей. Только вот теперь в ловушке оказался Иван, чья нога выглядела страшно. По его голени стекала темная кровь, напоминавшая густое вишневое варенье. Мальчик вызывал у Риты чувство жалости, но как только она удостоверилась, что он капкан поддается, страх за его жизнь сменился равнодушием. Она принялась выполнять знакомые действия почти машинально, почти не заглядывая в большие испуганные глаза сына. Он же не спускал взгляда с ее сосредоточенного мрачного лица. «Ангел, не иначе» – думал мальчик. Иван видел в матери не женщину, стоявшую в шаге от полного безумия, а божество, снизошедшее до помощи такому жалкому существу, каким он себя ощущал. Мальчик возносил Риту выше самого Бога, в существование которого он не совсем верил, когда она изредка обращала на него внимание. Теперь он даже был рад, что попал в капкан и чуть не потерял ногу, что из нее течет ручей крови. Всё ради любви его прекрасной и великодушной матери. Иван с нескрываемой радостью повис на ее руках, как половая тряпка, и прижался к ее груди. Рита переносила его через коряги на своих крепких, жилистых руках, а когда уставала – тащила за ворот рубахи, подпирая слабую спину сына боком.
В деревне мальчику быстро помогли. Владимир позвал на помощь единственную медсестру, которая жила в самом центре поселения. Это была старая тучная женщина, лицом походившая на бульдога. У нее были вздернутый, вечно подтекающий нос и маленькие узкие глазки, приводившие детей в ужас. Медсестра квохтала над Иваном, не переставая плеваться ругательствами в сторону Риты, решившей не присутствовать при мучительном спасении ноги ее сына. Тучная медсестра большими потными руками наложила швы на голень мальчика, предварительно искупав его ногу в зеленке. Мальчик думал, что не переживет этой процедуры. Когда она наносила адскую жижу по краям его открытой рваной раны, Иван едва не терял сознание от боли. У него закатывались глаза и дрожало все тело, он ослабевал и растекался по кушетке, а затем снова бился, будто ошпаренный кипятком. Все это время Владимир сидел на краю больничной койки и тяжело вздыхал. Он искренне боялся, что внук потеряет ногу и, как и он сам, не сможет с былой прытью исследовать мир. Старик смотрел на Ивана с жалостью, а когда их взгляды пересекались, то Владимир неловко улыбался в ответ на мольбу о пощаде в глазах мальчика. Больше он ничем не мог его подбодрить, хотя с радостью бы принял всю его боль на себя.