Грозная туча
Шрифт:
— Ох, этот проклятый! Опять заголосил! — сказала с досадой Чернявская. — Всегда какую-нибудь беду накликает! Недаром говорит поверье, что крик его не к добру. Как кому умереть — так и начинает он плакать…
— Полноте, панна Чернявская! — остановила экономку хозяйка дома. — Как вам не совестно верить в такие предрассудки!
— Как хотите, сударыня, а не я одна заметила, что как начнет он кричать, так больной непременно умирает. Я уверена, что бедному Корзуну несдобровать.
— Разве и он заболел? — встревожилась госпожа Пулавская.
— Как же! Слег с третьего дня. Мы не хотели говорить вам об этом. Знаем все, как вы им дорожите… Уж и точно жаль малого — такой здоровенный и прекрасный работник.
Последние слова Чернявской были заглушены неистовым лаем цепных собак, бросившихся по направлению к воротам.
— Кого это Бог нам послал? — сказала госпожа Пулавская, обращаясь к сестре, все еще гостившей у нее с обеими своими дочерьми.
— Кто может явиться в такую позднюю пору, как не ночные рыцари! — заметила не без досады Чернявская. — Они одни бродят тут по ночам, только по звездам и находят дорогу…
И точно — в воротах показались трое оборванных, грязных французов.
— Дайте им хлеба! — приказала хозяйка дома экономке.
— Да вот еще по злотому на дорогу! — добавила госпожа Хольская, доставая кошелек.
— Балуйте вы их, пани! Еще, пожалуй, мы с ними беды опять наживем. Теперь приказано строго: не давать приюта французам и доставлять их в Слоним.
— Я их не оставлю у себя! — заверила Пулавская. — А помочь им надо!
Пока шел этот разговор, французы подошли к крыльцу и умоляли позволить им отдохнуть.
— Не в силах мы идти далее! — говорили они. — Нош все в ранах, голова болит и кружится от усталости и голода.
— Вас запрещено принимать! — отвечала госпожа Пулавская, скрепя сердце.
Один из троих, самый молодой, поднял свои руки, едва прикрытые лохмотьями, и указал на худобу их. Это был чистейший скелет, обтянутый кожей.
— Не принимайте их! — сказал Ксаверий тетке. — Куда мы их поместим? Помните, на фольварке лежит Корзун в тифе?
— Не дайте погибнуть человеку от истощения! — говорил между тем несчастный. — Я уже не в силах идти далее. Я умру тут — подле вашего дома… А меня ждут мои… У меня отец и мать… невеста… Сжальтесь!
И он весь задрожал от внутренних рыданий. Пулавская не выдержала и позволила французам отдохнуть несколько дней в сарае, служившем некогда для выделки кирпичей.
Янек вызвался тотчас же отвести их в этот сарай, находившийся за полями около леса, но мать не разрешила ему это и, призвав управляющего, поручила ему устроить в сарае все для пришельцев и предупредила их, что в случае какой-нибудь надобности они должны в указанном месте бить в доску, чтобы вызвать к себе кого-нибудь из усадьбы.
Панна Чернявская дала им съестного на два дня, а управляющий сам отвел их прямо от цветника по меже в сарай и оставил им ружье, пороха и пуль, чтобы они могли защититься от медведей, приходивших лакомиться медом, малиной и овсом. По пути в сарай была небольшая полянка, он указал им на нее и, подав доску и палку, показал, что именно в этом месте надо и стучать в нее.
Прошло более двух дней. Французы не подавали условного знака, и о них уже стали в доме забывать, как на третий день поздно вечером раздалась на полянке усиленная трескотня — это колотили в доску. Ксаверий Пулявский собрался идти узнать, что понадобилось французам, а Янек вызвался отнести им корзину со съестным, приготовленную наскоро панной Чернявской.
Двоюродные братья быстро прошли межой к полянке и нашли французов, возившихся втроем около чего-то темного, бившегося на земле. Стемнело уже, и трудно было рассмотреть, что это за животное. «Неужели медведь?» — подумал Янек с любопытством и хотел подойти ближе к убитому, но один из французов загородил собой животное и обратился к Янеку со следующей речью:
— Наконец мы нашли случай отблагодарить вас за вашу доброту к нам. Мы вас избавили от страшного чудовища, скрывавшегося у вас во ржи. Вот оно!..
И он отстранился, указав на все еще трепетавшее животное. Увидав его, Янек вскрикнул и расплакался. Это был Бубо, избитый палками, бившийся в предсмертных судорогах.
Не сказав ни слова, Янек бросил корзину с провизией на землю, схватил на руки бедную птицу и пустился с нею домой.
Домашние приняли большое участие в его горе и старались всеми возможными средствами спасти несчастную птицу. Они опрыскивали ей голову водой и вином, вливали ей в клюв валериановые капли, но ничего не помогло, и бедный Бубо испустил свой последний вздох на руках у Янека, печально глядя на него круглыми, желтыми, словно гиацинты, глазами.
Янек долго плакал над мертвым любимцем и в своем горе объявил, что ни за что не станет более ходить к этим злым французам, убившим его милого Бубо. Как ни уговаривали его старшие, что бедняги вовсе не желали сделать ему неприятное, а напротив, думали услужить, убив филина, так как они не имеют понятия о естественных науках и не знают, что филины не вредят хлебным растениям, а приносят пользу, уничтожая полевых мышей, но Янек никак не мог простить им смерти своего любимца и отказывался наотрез выслушивать их извинения.
Прошли еще два дня, французы не уходили, и к вечеру снова раздался призывный стук в доску. На этот раз Ксаверий пошел к ним один.
— Пора бы вам и в путь! — напомнил он французам. — Вот уже пять дней, как вы здесь.
— Не можем! — отвечали они. — Вот видите, заболел наш товарищ Ксавье, — указали они на красноречивого оратора, с таким пафосом рассказывавшего Янеку об убитом ими «чудовище»; впалые щеки его были покрыты ярким, болезненным румянцем, всклокоченные волосы торчали неряшливыми космами; он лежал неподвижно на спине, закрыв глаза и вытянув руки.