Грозный адмирал
Шрифт:
Эта женщина, выданная по шестнадцатому году замуж за Ветлугина, которого до замужества она видела всего два раза, представляла собой редкий пример кротости, терпения и привязанности. Своей воли у нее не было - муж давно обезличил жену. И несмотря на всегдашнее его полупрезрительное отношение, несмотря на суровый его гнет, она продолжала боготворить мужа, как какое-то высшее существо, боялась и в то же время любила его с какой-то собачьей преданностью. Давно уже лишенная его супружеского внимания, она втайне ревновала, оскорблялась его частыми неверностями и посторонними связями, не смея, разумеется, заикнуться об этом.
После долгого совещания дамы решили пока ограничиться двумястами рублями. Адмиральша сейчас же пойдет в кабинет.
Подойдя к дверям кабинета, она заглянула в замочную щелку. Адмирал, только что переставший ходить, сидел за письменным столом. Адмиральша перекрестилась и тихо стукнула в двери. Ответа не было. Она постучала сильней.
– Можно!
– раздался резкий, недовольный голос.
– Здравствуй, Алексей Петрович! Прости, что беспокою!
– проговорила адмиральша своим тихим, певучим, несколько дрожащим от волнения голосом, приближаясь к столу.
– Здравствуй!..
Адмирал протянул жене руку (они уж давно не целовались при встречах) и, не поднимая головы, резко спросил:
– Что нужно?
Адмиральша, говорившая всегда медленно, заторопилась:
– Анюте и Вере необходимы платья и башмаки. И у меня тальма совсем старая, ей уж шесть лет. Кроме того...
– Сколько?
– перебил ее адмирал.
– Надо бы по крайней мере двести рублей, но если ты находишь, что это много, я могу и не делать тальмы.
На лице адмирала выражалось нетерпение. Он не выносил многословия, а адмиральша не умела говорить с морской краткостью.
– Короче, Анна Николаевна! Я спрашиваю: сколько?
– Двести рублей.
Адмирал вынул из стола пачку и, подавая жене, сказал:
– Сосчитай!
Та перечла и поблагодарила за деньги.
– Очень-то франтить не на что. Скажи им. Слышишь?
– Самое необходимое.
И спросила:
– Можно нам взять карету?
– Возьмите!
Адмиральша повернулась было, чтоб уходить, как адмирал вдруг сердито проговорил:
– Вчера... письмо... (Адмирал презрительно кивнул на лежавшее на столе письмо.) Вперед жалованье, а? Пишет: "Необходимо?!" Мотыга! Видно, на кутежи... на шампанское?!
Адмирал зашевелил усами и продолжал после паузы:
– Предупреди этого болвана, чтобы не смел писать, и скажи, что я ни копейки не буду ему давать, коль скоро он не перестанет мотать... Тоже принц... Кутить!
Адмиральша сразу догадалась, о ком идет речь, и, пробуя заступиться за своего любимца, робко и тихо промолвила:
– Я ничего не слыхала... Кажется, Леня...
– Не слыхала?!
– перебил адмирал, передразнивая жену.
– Не слыхала?!
– повторил он, поднимая на адмиральшу злые глаза.
– Ты ведь ничего не слышишь, а я не слыхал, а знаю?! Так скажи ему, когда он покажется, что на кутежи денег у меня нет... Слышишь?
– Я скажу, - совсем тихо проронила адмиральша.
– Не то я с ним поговорю... Необходимо?! Кую я, что ли, деньги? Скотина!
– вдруг крикнул адмирал и стукнул кулаком по столу так громко, что адмиральша вздрогнула.
– Я ему покажу форсить! На Кавказ в армию упрячу подлеца. Так и скажи... Ступай!
– резко оборвал адмирал, отворачиваясь.
Адмиральша вышла испуганная, с тревогой в сердце. Этот Леонид в самом деле безумный. Вздумал писать отцу! Не один уж раз давала она потихоньку своему любимцу свои брильянтовые вещи, умоляя его не кутить, а он...
"Надо серьезно с ним поговорить. Отец исполнит угрозу?" - подумала адмиральша, не подозревая, какой страшный сюрприз готовит всей семье беспутный красавец Леня и какую штуку удерет сегодня Сережа - этот "непокорный Адольф", как шутя звали младшего сына мать и сестры за его речи, совсем диковинные в ветлугинском доме.
V
Перед самым обедом семья адмирала должна была собираться в гостиной.
Боже сохрани, если в это время Ветлугин заставал там какого-нибудь гостя, приехавшего с визитом и не догадавшегося уйти до появления адмирала в гостиной, то есть за пять минут до четырех часов. В таких случаях адмиральша сидела как на иголках, а дочери в страхе волновались, особенно если гость был мало знаком адмиралу, молод и из статских, к которым старый моряк не очень-то благоволил, называя их презрительно "болтливыми сороками".
Увидав в гостиной постороннего, адмирал хмурил брови и недовольно крякал, еле кивая головой в ответ на поклон гостя. Он выжидал минуту-другую, затем вынимал из-за борта сюртука свою английскую, старинного фасона, золотую луковицу-полухронометр (хотя отлично знал время) и, взглянув на часы, говорил:
– Мы, кажется, обедаем в четыре!
Адмиральша и дочери краснели, не смея взглянуть на гостя. Тот, сконфуженный, вскакивал, рассыпаясь в извинениях, и, откланявшись, поспешно исчезал, порядочно-таки напуганный суровым моряком, и, случалось, слышал из залы резкий голос адмирала, спрашивающего у жены:
– Это еще что за нахал?
Адмиральша робко объясняла, что это камер-юнкер Подковин... Приезжал с визитом... Он очень хорошо принят у адмирала Дубасова и вообще...
– Женихов ловите?
– перебивал старик, поводя на дам презрительным взглядом.
– Этот ваш Подковкин - или как там его?.. хам! Засиживается до обеда. Чтоб я его больше никогда не видал!
– резко обрывал Ветлугин.
И бедной адмиральше, очень любившей общество и большой охотнице поболтать всласть, особенно на романические темы, приходилось иногда отказывать знакомым, которые не нравились мужу, или же звать их в те вечера, когда адмирал бывал в английском клубе.
В этот день в гостиной, по счастью, чужих не было. К обеду явились сыновья Николай и Григорий, молодые офицеры, и Сережа, отпущенный из корпуса по случаю завтрашнего праздника.
В ожидании адмирала разговаривали тихо и остерегались громко смеяться. На всех лицах была какая-то напряженность. Один лишь Сережа, стройный, гладко остриженный юноша в кадетской форме, с живой, подвижной физиономией и бойкими черными глазами, похожий своей наружностью на мать, а живостью манер и темпераментом - на отца, о чем-то с жаром шептал любимой сестре Анне, которой он поверял все свои тайны и заветные идеи, юные и свежие, как и сам этот юноша, выраставший в эпоху обновления.