Грозный адмирал

Станюкович Константин Михайлович

И вся она внезапно просветлела. В ее больших добрых серых глазах лучилась радостная улыбка.

Словно бы понимая ее мысли и причину этой перемены настроения, грозный адмирал кинул ей, вставая из-за стола:

– Зайди ко мне!

Анна поняла, зачем он ее зовет, и, радостная и счастливая, без обычной робости, вошла в кабинет вслед за адмиралом.

Адмирал подошел к письменному столу и, выдвигая ящик, спросил:

– Деньги нужны?

– Вы, папенька, недавно подарили мне сто рублей.

– А их нет? Отдала своему любимцу?

Смущенная Анна отвечала, что

отдала.

– То-то. Вот возьми!
– продолжал своим обычным резким тоном адмирал, подавая сторублевую бумажку.
– Не транжирь... пригодятся! Не благодари... не люблю!
– остановил он Анну, открывшую было рот.
– И без того понимаю людей!
– прибавил грозный адмирал и совершенно неожиданно для Анны потрепал ее по щеке своей сухой морщинистой рукой.
– Постой! Отдай матери!

С этими словами Ветлугин достал из ящика толстую пачку и вручил ее Анне.

– Небось намотали на этого сумасброда? Глаза выплакали? Распустили нюни? Глупо! Ему же в пользу... Ну, ступай, да пошли сюда Сергея. Он там у вас прячется... знаю!

У адмиральши на половине все были в тревожном ожидании и, когда увидели на пороге радостное лицо Анны, все облегченно вздохнули, предчувствуя добрые вести.

– Иди, Сережа, к папеньке. Он зовет тебя!
– проговорила Анна, бросаясь на шею к брату.

– Только умоляю тебя, Сережа... будь благоразумен!
– взволнованно промолвила адмиральша, готовая всплакнуть, на этот раз от радости.
– Не забывай, что ты виноват, и проси прощения...

– Смотри, не надури, Сережа!
– напутствовали его братья.
– Из-за тебя всем нам попадет!

Слегка побледневший от волнения, Сережа быстро направился к отцовскому кабинету и постучал в затворенные двери.

– Входи!
– раздался голос адмирала.

XI

Войдя в кабинет, Сережа остановился у порога.

– Здравствуй, Сергей!
– произнес адмирал, поднимая голову и пристально взглядывая на взволнованного юношу.

Он в первый раз вместо "Сережи" называл сына "Сергеем" и этой новой кличкой как бы производил его в чин взрослого.

– Здравствуйте, папенька!
– ответил, кланяясь, Сережа и не двигался с места, ожидая отцовского зова.

– Двери!
– возвысил голос старик.

И когда Сережа торопливо запер за собой двери, адмирал проговорил:

– Подойди-ка поближе, смельчак!

– Простите меня, папенька, - начал было Сережа чуть-чуть дрогнувшим голосом, приближаясь к отцу.

Но адмирал сердито крякнул и повелительным жестом руки остановил Сережу. Этот жест красноречиво говорил, что адмирал не желает никаких объяснений.

– Смел очень!
– кинул он, когда Сережа приблизился.
– Помни: не всегда смелость города берет, особенно на службе. Можно и головы не сносить!

И вслед за этими словами адмирал протянул свою костлявую руку.

Сережа нагнулся, чтобы поцеловать, но адмирал быстро ее отдернул, затем снова протянул и крепко пожал Сережину руку.

Этим пожатием адмирал, казалось, не только прощал сына, но и выражал, как справедливый человек, невольное уважение к юному "смельчаку", не побоявшемуся защитить

свое человеческое достоинство. И Сережа, тронутый безмолвным прощением, без упреков и угроз, которых ожидал, почувствовал, что с этой минуты между отцом и ним устанавливаются новые отношения и что он, в глазах грозного старика, уже не прежний "щенок". Он понял, как трудно было такому человеку, как Ветлугин, перенести и простить его смелую и дерзкую выходку. А между тем в неприветном, по-видимому, взгляде этих серых, холодных глаз Сережа, никогда не знавший никакой ласки вечно сурового отца, инстинктивно угадывал отцовское, тщательно скрываемое чувство. И это еще более умилило Сережу.

– Когда снимаетесь?
– спрашивал адмирал, взглядывая на своего Вениамина и втайне любуясь его открытым и смелым лицом.

– Завтра, в три часа дня.

– Конечно, под парами уйдете?
– с презрительной гримасой продолжал Ветлугин.
– А я так на стопушечном корабле в ворота Купеческой гавани в Кронштадте под парусами входил... И ничего... не били судов... А тебе "самоварником" придется быть... По крайней мере спокойно!
– язвительно прибавил адмирал.

– Мы большую часть плавания будем под парусами ходить!
– обиженно заметил Сережа, заступаясь за честь своего корвета.

– А чуть опасные места или в порт входить... дымить будете? Ну, что делать... Дымите себе, дымите!.. Ночуешь на корвете?

– На корвете. С шестичасовым пароходом уезжаю в Кронштадт!

Адмирал, никогда в жизни никуда не опаздывавший и всегда торопивший своих домашних, имевших несчастие куда-нибудь с ним отправляться, взглянул на часы.

– Еще час с четвертью времени!
– заметил он.
– Ничего с собой не берешь?

– Все на корвете.

– А часов у тебя нет?

– Нет.

– Вот возьми... верные. Сам выверял! Пять секунд ухода в сутки, знай!
– говорил адмирал, подавая Сереже серебряные глухие часы с такой же цепочкой, купленные им для сына еще неделю тому назад.
– Смотри, заводи в определенное время!
– прибавил он строго.

Сережа поблагодарил и надел часы.

После минутного молчания адмирал значительно произнес:

– Слушай, Сергей! Мое желание, чтобы ты служил во флоте. Твои отец, дед и прадед - моряки. Пусть же старший и младший из моих сыновей сохранят во флоте имя Ветлугиных! Из тебя может выйти бравый моряк... Ты смел и находчив... Поплавай... приучись... Увидишь, что морская служба хорошая. Ты полюбишь ее и не бросишь, чтобы сделаться статской сорокой или каким-нибудь пустым шаркуном... Для того я и просил министра назначить тебя в плавание.

Сережа молчал, но решимость его исполнить свой "план" не поколебалась после слов адмирала. Он все-таки будет "сорокой", не сделавшись, конечно, "пустым шаркуном". Но грозный адмирал, моряк до мозга костей, был уверен, что Сережа полюбит море и службу и пойдет по стопам отца, и, разумеется, не предвидел в эти минуты своих будущих разочарований и бессильного старческого гнева, когда сын настоит на отставке и, к изумлению отца, откажется от всякой служебной карьеры.