Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
– Фельдшер, расскажи про сыпняк!
Из толпы посыпались вопросы:
– Как уберечься от тифа?
– Как вшей извести?
– Где найти баню, чистое белье?
Обрадовался фельдшер, как утопающий схватился за соломинку, и стал читать лекцию о сыпном тифе.
Толпа загудела, зароптала, послышались смешки:
– И без тебя это знаем!
– Ты дело говори! Не трепли попусту языком!
– Вшей наблюдать!.. Я тебе зараз наскребу горсточку.
Фельдшер умоляюще прижал руки к груди.
И снова Боронин
– Боль в пояснице! Боль в ногах! Воспаленные, красные веки! продолжал выкрикивать фельдшер.
– Мелкая, обильная сыпь на груди, животе, руках! Отсюда и название болезни, товарищи, - сыпной тиф. Сып-ной!
"Нет, не болен", - облегченно вздохнул Иван Боронин и провел рукой по лицу, иссеченному морозом и ветром. Потом повернул коня. Окинул взглядом гудящую при свете факелов толпу.
– Товарищи!
– крикнул он.
– Становись в колонну! Будем пробиваться на Астрахань!
Толпа загудела сильнее. Послышались голоса:
– Не дойдем!
– Погибнем в песках!
К самому коню пробился больной красноармеец, закутанный в одеяло, прохрипел:
– Все равно пришла погибель. Пусть хоть дадут погреться в мазанке.
Иван Боронин приподнялся в стременах:
– Приказываю стать в колонну! Вместе пойдем на Астрахань. Товарищ фельдшер сказал хорошие слова: "Сохраним себя для революции". Нам еще придется биться с кадетом, товарищи. Мы должны расквитаться за все муки, за голод, за холод, за погибших. Больным - остаться, остальным - стать в колонну.
Красноармеец, закутанный в одеяло, крикнул:
– Конник пешему не товарищ. Сытый голодному не друг!
– Брешешь, дорогой!
– Иван Боронин погрозил кулаком.
– Я друг твой, и все мы братья... У нас у всех одно дело: разбить кадета, закончить войну и прийти до своего дому. Нас ждут матери, жены, дети. На Астрахань будем идти так: два часа я на коне, два часа ты на коне! Становись!
– А правду говоришь, товарищ командир?
Боронин слез с коня:
– Вот тебе моя коняга! Садись!
Повеселевший красноармеец ловко забрался на коня, крикнул толпе:
– Становись, ребята! С таким командиром наверняка дойдем до Астрахани.
Бойцы встали в колонну. Поредела бушующая толпа у мазанок.
Фельдшер с удивлением смотрел вслед колонне, уходящей за конницей, и крестился всей замерзшей пятерней.
Но не прошло и часа, как из разных концов степи снова стали собираться красноармейцы и беженцы, усталые, продрогшие, голодные, не спавшие которые сутки. Снова бушевала толпа, просила ночлега.
Вместе с разрозненными мелкими группами отступающих по степи брели два переодетых капитана: один - начальник контрразведки Марковского офицерского полка, ударной части Добровольческой армии, Николай Бахвалов, другой - капитан английской экспедиционной армии на Кавказе Адам Фокленд.
В дни отступления 11-й армии Фокленд на самолете был переброшен из Баку в Порт-Петровск, оттуда - в Кизляр, где его свели с Николаем Бахваловым. В походе на Астрахань выбор на Бахвалова пал не случайно: он был родом из Астрахани, где до сих пор жил его отец, некогда боевой генерал Бахвалов. В одежде расстрелянных пленных красноармейцев, с их документами Фокленд и Бахвалов стали "рядовыми бойцами" 11-й армии. Отличить их в массе отступающих было невозможно.
Голодные, продрогшие, облепленные снегом, шли они, сторонясь людских скопищ. Изредка делали привал. Выпивали по глотку водки, съедали по кусочку шоколада, зарывались в снег, дремали час-другой, прижавшись друг к другу, и снова шли.
В этой "экспедиции", как ни странно, больше всего страдал Николай Бахвалов. Он проклинал и калмыцкую степь, и суровую русскую зиму. Фокленд же ко всему относился терпеливо. Он был разведчиком-профессионалом и привык к лишениям. Он даже мог шутить, в трудные минуты декламировать стихи.
– Тяжела наша работа, - стуча зубами от холода, говорил Николай Бахвалов.
– Любой командир роты если в бою возьмет деревню, так о нем трубят все газеты! А о нашем брате, разведчике, знает только его непосредственный начальник и в редком случае - узкий круг друзей.
– Да, кэптэн, - соглашался англичанин.
– Это о нас сказал Редьярд Киплинг:
Пикет обойди кругом,
Чей облик он принял, открой.
Стал ли он комаром
Иль на реке мошкарой?
Сором, что всюду лежит,
Крысой, бегущей вон,
Плевком среди уличных плит,
Вот твое дело, шпион!
– Да, Киплинг...
– мрачно вздыхал Бахвалов.
– Поэт поэтов!.. Вы страшитесь снега, кэптэн. А вы знаете, что такое жара? Зной? Пыль?.. Нет, вы не знаете Африки.
Увидев приближавшуюся к ним группу красноармейцев, они замолкали, замедляли шаги, пропускали красноармейцев вперед и снова одни брели в снегах.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
День и ночь по занесенным дорогам калмыцкой степи пробивалась "кавказская экспедиция" навстречу отступающей армии. Делали по тридцать сорок верст в сутки, надеясь, что за десять дней удастся доехать до Кизляра. Но на пятый день забушевал шурган. Закружились и понеслись по пустыне, точно на крыльях, горы снега, и не стало видно ни неба, ни земли.
Колонну грузовиков то и дело приходилось останавливать, брать в руки лопаты и расчищать дорогу. Потом пришлось совсем остановиться. Стояли машины, занесенные снегом, чернее тучи ходили члены экспедиции: погибнет армия в такой шурган.
Ночью ударил мороз. Прояснилось небо. Замерцали звезды - далекие, крошечные.
Закутавшись в шубу, Киров лежал в кузове головной машины на ящиках, скрепленных между собой треногой пулемета. В ящиках находились те пять миллионов николаевских денег, которые он вез из Москвы для фронтовой работы.