Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
Отступающих преследовал конный корпус белых. Разъезды деникинцев налетали на обозы, добивали раненых и тифозных, хватали пленных и увозили их к себе в подвалы контрразведок: в Ачикулак, Архангельское, Воронцово-Александровск, Прасковею, Левокумское. Здесь их допрашивали. Упорствующих раздевали, обливали водой и выставляли на мороз. Вешали по пять, по десять человек вместе. Живыми зарывали в землю. Выкалывали глаза. Топили в колодцах. В лютый мороз запирали в пустых амбарах.
Армия все дальше и дальше уходила в глубь калмыцкой степи.
Бескрайна калмыцкая степь. На много
Летом степь звенит от зноя и лишь одни коршуны парят в безоблачном небе. Зимой она покрыта снегом и шурган бушует над ней. Попадет в эту пору человек в калмыцкую степь - погибнет от лютых морозов, от голода, задохнется от шургана, волк загрызет.
Через калмыцкую степь проходят две главные дороги. Одна из них старый Крымский Шлях, или Большая Татарско-Крымская дорога. Она тянется от поселка Форпост, расположенного на берегу Волги, как раз напротив Астрахани, и до озера Яшкуль, потом сворачивает на северо-запад, доходит до манычских лиманов и отсюда уже идет вдоль правого берега Маныча до места его впадения в Дон. Этой дорогой в далекую старину совершали набеги на южные княжества России сначала печенеги и хозары, потом половцы, шел Чингисхан во главе своих полчищ. Эта же дорога служила для связи крымских и астраханских ханов. Несколько позже Крымский Шлях был продолжен украинскими чумаками. С днепровских берегов ездили они к Каспию за белорыбицей, индийскими шелками и туркменским каракулем. Чумаками же в калмыцкой степи были проложены десятки скотопрогонных трактов, по которым гнали на Украину баранту и коней, которых скупали у кочевников.
Вторая дорога - Большая Кизлярская - берет свое начало от того же поселка Форпост, идет через сёла Басы и Елабужское, сворачивает на юг и до самого Кизляра тянется вдоль каспийского берега. По этой дороге еще не так давно Астрахань держала связь со всеми крепостями и редутами кавказской оборонительной линии. Потом она потеряла свое былое значение и стала только торговой магистралью, по которой низовье Волги сообщалось с Северным Кавказом.
Когда отступающая армия, блуждая по степи, попала наконец на эти дороги, ведущие в Астрахань, то особой радости не испытала, потому что и по этому пути не было подготовленных этапных пунктов, транспорта, околотков для больных. Положение армии стало еще более угрожающим, когда наступила пора сильных снегопадов, ударили морозы, забушевал шурган.
Всю ночь сквозь леденящий ветер шли матросы-балтийцы отряда Тимофея Ульянцева: герои революционного Кронштадта, герои "Гангута", "Авроры" и других кораблей Балтийского флота.
За балтийцами шли черноморцы. Командира, больного сыпняком, по очереди несли на носилках. Метался он в бреду, норовил вырваться из рук своих товарищей, но его снова укладывали.
Ночью ударил мороз, сковало пустыню. Застыли барханы в самых причудливых формах.
Молча шла колонна в ночи, прислушиваясь к крику командира отряда, к его плачу по Черноморской потопленной эскадре. Многих прошибала слеза, и не один тяжело вздыхал:
– Эх, эскадра!..
Вспоминали солнечный Севастополь, набережную, прибой и штормы, чаек, кружащихся над рейдом, многоголосую перекличку кораблей, поход эскадры в Новороссийскую бухту, многотысячные митинги, на которых решалась судьба Черноморского флота, наконец, потопление флота, плач матросов, их жен и снова тяжело вздыхали:
– Эх, эскадра!..
Когда забрезжил рассвет, привстал на носилках командир отряда, окинул воспаленными глазами заснеженную пустыню - и увидел пенистое море и корабли.
– Стой, ребята!
– крикнул он.
– Поклонимся эскадре!
Колонна остановилась. Правду говорил командир. Не эскадру ли "летучих голландцев" занесло из северных морей в калмыцкую степь? Нет, это был снежный броненосец, за ним второй, третий...
Отряд попал в район занесенных снегом и выточенных ветром песчаных дюн. И что ни дюна, то новый корабль. Казалось, что так и плывет по степи, сквозь снежную мглу, Черноморская эскадра.
Разомкнулась колонна на привал.
Вдруг вперед выбежал больной сыпняком матрос Петр Сидорчук, посмотрел сумасшедшими глазами на товарищей и побежал в сторону Каспия.
– Сидорчук! Петрусь!..
– кричали ему матросы.
Сидорчук на мгновение остановился, погрозил кулаком и снова побежал. Тогда трое бросились ловить его. Падали, поднимались и снова бежали. Но Сидорчук летел, точно на крыльях, и скрылся в снегах.
Всем было жаль Сидорчука: хороший был товарищ.
Вскоре впереди снова подняли носилки с командиром отряда и тронулись в поход, на Астрахань!
Свирепый шквал налетел с пенистых просторов Каспия. Закружилось все вокруг. На глазах менялся рельеф местности. Точно в пучине черноморской, исчезала снежная эскадра.
Потом забушевала метель с мелким, колючим снегом. Шурган, как называют ее кочевники.
Всю эту ночь в поисках Кизлярской дороги с остатками кавалерийского полка плутал по степи и Иван Боронин. Только под утро им удалось добраться до небольшого степного села. Еще издали они увидели очень странное зрелище. Вокруг десятка мазанок при свете факелов бушевала тысячная толпа. Мелькали папахи, кубанки, картузы, бескозырки, разноцветные башлыки. В мазанки, превращенные в изоляторы для тифозных, никого не пускали, у каждой стояло по станковому пулемету. Перед толпой ораторствовал тщедушный фельдшер в пенсне, охрипший от крика, сам больной сыпняком.
– Товарищи! Граждане! Братцы!
– надрывался он, то и дело хватаясь за пенсне или прижимая руки к груди.
– Уйдите подальше от заразы! Вам надо дойти до Астрахани! Сохранить себя для революции! Расквитаться с Деникиным!..
Голос фельдшера тонул в реве людей, замерзших, голодных, умирающих. Его ругали отборной бранью и напирали на стенки мазанок. Тогда пулеметчики открывали огонь поверху. Толпа откатывалась назад и на время замирала.
Растолкав впередистоящих, Иван Боронин пробился на коне к фельдшеру, крикнул ему: