Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
На заседании Реввоенсовета фронта Киров рассказал о мучительно тяжелом переходе "кавказской экспедиции" через калмыцкую степь, о необычайных трудностях, какие испытывают больные и раненые бойцы 11-й армии на пути в Астрахань.
Правда, рассказанная Кировым, была страшна. Долго все сидели молча. Многим стыдно было смотреть Кирову в глаза. Каждый чувствовал долю своей вины в развале армии.
– Я думаю, что мы сегодня обойдемся без покаянных речей и без прений, - сказал Киров.
– Вопрос ясен, и нам незачем здесь устраивать дебаты. Нам важней сейчас знать, что завтра с утра мы пошлем в калмыцкую степь? Сколько продовольствия? Сколько пар теплого белья, сапог и шинелей? Сколько медицинских отрядов? Сколько кубов для кипячения воды и походных кухонь для варки пищи? Нам важно знать, кто именно поедет от каждого отдела в степь? Кто возглавит всю эту огромную и ответственную работу?
Киров прошел к столу, сел рядом с Евстигнеевым и повел заседание. Слушая выступавших, он записывал, сколько хлеба, мяса, круп, махорки, сапог, белья, автомашин и медицинских отрядов с утра должны отправить в калмыцкую степь отделы Реввоенсовета...
Был уже поздний час, когда они вышли из кремлевских ворот.
На этот раз Киров и Атарбеков покидали кремль с другим чувством, преисполненные решимости поднять Астрахань на ноги. Одно омрачало: потонувшая машина с пятью миллионами...
Пошли по Московской, в губком партии. Залитая светом улица была полна нарядной, гуляющей публики. Толпы зевак фланировали у иллюминированных кинотеатров. Проносились лихачи, обдавая прохожих снежной пылью.
Киров с удивлением озирался по сторонам.
– Недели две назад Московская как будто выглядела несколько иначе.
– Похоже на то, что контрреволюция радуется нашим неуспехам на Северном Кавказе, празднует победу, - предположил Атарбеков.
Анастасия Павловна молча подвела их к афишной будке, и тогда многое стало понятно.
От имени Реввоенсовета фронта анонсировалась большая программа концертов, балов и маскарадов с выступлениями московских и петроградских знаменитостей, цыган и цирковых артистов. Балы и маскарады устраивались в зале Народной аудитории, в зале бывшего Офицерского собрания, в зале Труда, в школах, в театрах и даже в красноармейских казармах. Судя по афишам, половина сбора с этих "увеселительных мероприятий" должна была поступить в фонд "покупки подарков для больных и раненых воинов Красной Армии...". А фондом распоряжались секретарша Шляпникова княгиня Туманова и ее помощницы, дамы-патронессы, жены именитых рыбопромышленников-миллионеров, главарей астраханской контрреволюции...
Утром начались поиски утонувшей машины. Рядом с полыньей проходила ледовая дорога. По ней тянулись колонны бойцов, обозы с беженцами, сани с больными и ранеными.
Первым на дно опустился Костя Большой.
Старшина то и дело дергал за сигнальную веревку, переговариваясь с водолазом, и на вопрос Кирова или Лещинского: "Как там дела?" - хмуро отвечал:
– Ищет!
Наконец Костю Большого подняли наверх.
Остановились маховики воздушной помпы.
Все встали вокруг водолаза в ожидании: что он скажет?
– Ну что ты, точно воды наглотался?
– сердито спросил старшина.
– Никакой там машины нет, - нехотя ответил Костя Большой.
– Куда же она могла деться? Не рыбы же ее съели? Плохо искал! закричал старшина.
– А может, и рыбы... Нет машины!
– Ну, не может этого быть, тезка, - примирительно сказал Костя Маленький.
– Если рыбы съели, то хоть колеса должны остаться. Резину же не разжевать...
– А ну-ка ты попытай счастья. Надевай скафандр!
– приказал старшина.
Костя Маленький ушел в палатку и стал готовиться к спуску на дно реки. Ему помогли надеть водолазную рубаху, пудовые калоши, нацепили тяжелые свинцовые плиты. Старшина надел ему на голову медный шлем.
У полыньи Костя Большой завернул гайки на шлеме, ударил тезку по плечу:
– Пошел!..
Забулькала вода в полынье, покрылась пузырьками. Исчез медный шлем.
Забегала стрелка на циферблате манометра, показывая давление и глубину. Вот и грунт. Стрелка остановилась. Потянулись минуты томительного ожидания...
– У вас что, машина была пустая?
– спросил у Лещинского Костя Большой.
– Прямо-таки удивительная история!
– Нет, зачем же, - сказал Лещинский.
– В машине были чемодан с бельем, три ящика с бумагами, два ящика махорки и всякая другая мелочь.
Водолаз пожал плечами:
– Хоть что-нибудь да должно было выпасть из кузова!
Киров переглянулся с Атарбековым. Они подумали об одном и том же: "А не узнали ли водолазы про содержимое ящиков? Уж очень долго они ходят по дну реки!"
В это время засигналил Костя Маленький. Его подняли на поверхность. Отвинтили шлем.
– Ну что, нашел?
– не без ехидства спросил Костя Большой.
– Да, ты прав, тезка, - сказал водолаз, - машины нет.
Старшина набил трубку и, задумчиво глядя на полынью, спросил:
– А не темновато ли, ребята, на грунте?
– Если б машина была, так я ее и в темноте бы нашел. Но полынью, конечно стоит немного раздать. Тогда на грунте станет светлее.
– Н-да, - сказал старшина.
– Что ж, начнем рубить лед, раздадим полынью.
Киров, Атарбеков и Лещинский ушли в город, а Василий остался дежурить у полыньи. Пока качальщики и водолазы рубили лед, он зашел в палатку, прилег на раскладушку, накрылся шубой и вдруг задремал.
Мимо полыньи, по "проспекту", ехали телеги, фургоны, брички, шли колонны красноармейцев и беженцев. Длинной вереницей тянулись сани с больными и ранеными.
Одни сани свернули с дороги и подъехали к полынье. Сани сопровождала сестра милосердия - в белом халате, накинутом на пальто, в белой косынке с красным крестом, повязанной поверх шапки-ушанки, с саквояжем в руке. На вид ей было около сорока лет. Лицо у нее было широкое, красное от мороза, глаза - раскосые, с монгольским разрезом, черные, что уголь, колкие, сверлящие.