Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
Судя по тому, как порученец вскочил и пошел докладывать о сестре, было видно, что она здесь свой человек и к ней относятся отнюдь не только как к медицинской сестре, которая во время недомогания председателя Реввоенсовета приходит ставить ему банки и горчичники.
Выйдя из кабинета, порученец кивком головы пригласил ее войти и осторожно, но плотно закрыл за ней дверь.
В расстегнутом френче, сунув пальцы за пояс, Шляпников стоял у окна и угрюмым взглядом смотрел на кремлевский двор.
Сестра некоторое время молча постояла у дверей, потом легким покашливанием дала знать о себе. Председатель Реввоенсовета нехотя обернулся и направился к сестре, застегивая пуговицы френча. Конечно, он мог бы это сделать минутой раньше. Но сестра не обиделась на него. Таким она знала его вот уже около двух месяцев - неряшливым и грубоватым. Он никогда не называл ее по имени и отчеству - только по фамилии. И обращался только на "ты". Но таким он был почти со всеми!
– Здравствуй, Кауфман. Раздевайся, садись.
– Он ленивым движением протянул руку.
– Кашляешь! Поди, сильный мороз на улице?
– Мороз-то небольшой, Александр Гаврилович. Но я продрогла на ветру. С утра возила больных и раненых с Форпоста.
– Раздеваться сестра не стала, но ворот пальто распахнула.
– А почему этим не занимаются другие сестры? Почему ты? Такую опытную сестру надо беречь.
– И другие занимаются, Александр Гаврилович. Каждой приходится работать за троих. Больных и раненых много. Все возим и возим, конца не видно. Как вы себя чувствуете? Перестало колоть в боку?
– Она села, положив меховую шапку на колени.
– Как будто бы сегодня полегчало.
– Он сделал глубокий вдох, ткнул себя пальцем в бок.
– Нет, не болит. Думаю, вот вечерком еще попариться в баньке да денек полежать дома.
– Ну и хорошо. Чайку выпейте с малиной или с медком. Попотейте как следует. Тогда у вас все пройдет.
Шляпников, поскребывая подбородок, задумчиво прошелся по кабинету.
– Говоришь, возила больных и раненых с Форпоста? Любопытно...
– Что ж тут любопытного, Александр Гаврилович? Ветер пробирает до костей...
– Я не об этом. Любопытно, что говорят раненые?.. Что думают?..
– Ах вот вы о чем...
– Тебе-то, конечно, все равно, ты целый день крутишься на народе, а мне здесь... любопытно.
– Шляпников плюхнулся в кресло, протянул Кауфман портсигар, сам взял папиросу.
– Ну, если вам так хочется, Александр Гаврилович, я могу, конечно, рассказать.
– Кауфман затянулась папиросой.
– Но при условии...
– Что это еще за "условие"?
– Он нехорошо взглянул на нее.
Она не смутилась, выдержала этот взгляд.
– Откровенность и правда!
– Теперь она сверлящим взглядом своих раскосых, с монгольским разрезом черных глаз посмотрела на него.
"Знает что-то, чертовка!" - Он опустил глаза.
– Ну, это разумеется!
– Шляпников закинул ногу на ногу и приготовился слушать сестру.
Зная бешеный характер председателя Реввоенсовета, Кауфман начала осторожно:
– Народ, Александр Гаврилович, усталый, голодный, больной, все воспринимает в мрачном свете. Потому порой нелестно отзывается о начальниках и учреждениях.
"Издалека начинает!" - Он заерзал в кресле, спросил:
– И о Реввоенсовете тоже?
– И о Реввоенсовете!
– Кауфман потянулась за пепельницей.
– Ну-ну! Ты со мной не хитри!
– Он погрозил ей пальцем.
– Зачем же хитрить?.. Народ говорит...
– Народ, народ!
– Шляпников начинал закипать.
– Что говорит твой народ?
Она точно выстрелила в него:
– А народ говорит - Реввоенсовет фронта надо поднять на штыки! Так-то, Александр Гаврилович!
Шляпников часто-часто замигал, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась какая-то гримаса.
– Неужели такое говорят?.. И меня вспоминают - начальник?!
– К тому же чересчур часто!..
– Даже часто?
– Озадаченный Шляпников пожал плечами. Посмотрел по сторонам. Но взгляд его ни на чем не задержался.
– Откуда они меня знают?.. Я, кажется, ни разу еще не выезжал из Астрахани.
Кауфман уже было не остановить: у нее тоже был бешеный характер. Удивительно, здесь, с председателем Реввоенсовета фронта она чувствовала себя куда свободнее и увереннее, чем с ранеными и больными красноармейцами.
– Знают! Они всё знают. Сказать?..
– Говори, Кауфман!
– Он махнул рукой.
– Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович!
– Ну-ну!.. Ты поосторожней, сестра!
– Шляпников побагровел, ткнул недокуренную папиросу в пепельницу, хмыкнул: - Ишь, мерзавцы!..
– Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович, и вас надо сбросить с раската, как это делал Стенька Разин с боярами, - тут, во дворе астраханского кремля...
Шляпников вскочил и заметался по обширному кабинету.
– Еще что слышала?.. Говори, все говори!.. Я приказываю, если на то пошло!..
– в бешенстве прокричал он.
– Ругают вас за шинели, сапоги, патроны. Говорят - воевали без патронов и снарядов, а когда оставляли Кизляр, взрывали целые склады. Учтите, - теперь она погрозила пальцем, - народ прекрасно знает, что кроме турецких там было много и наших боеприпасов.
– Еще?.. Что еще говорят?..
– Шляпников остановился перед Кауфман.
Она замотала головой.
– Нет, и этого достаточно, - с усмешкой ответила она, дав ему понять, что не собирается пересказывать все виденное и слышанное: Кауфман не какой-нибудь его агент, у которого он может бесцеремонно выспрашивать обо всем, что ему заблагорассудится. Пора бы привыкнуть, что она только медсестра, ну и в какой-то мере посредник, через которого он "флиртует" с астраханскими рыбопромышленниками, но не больше...