Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
В углу комнаты стояла большая, неуклюжая печь. У раскрытых дверец, освещенные пламенем, в накинутых на плечи шинелях, на циновке из чакана сидели Оскар Лещинский и совсем юный красноармеец. Судя по обрывкам фраз, которые долетали до Кирова и Атарбекова, раздевавшихся у вешалки, речь шла о фронтовых делах. Беседа, видимо, была настолько интересна, что они не заметили пришедших.
– Ну, а керенки еще ходят там?
– спрашивал Лещинский.
– Да уже нет, товарищ Лещинский, - отвечал красноармеец.
– Как-то нам привезли их несколько пудов. Захватили на какой-то станции. Ну, пошел я на базар. За патронами. Расплачиваюсь керенками, этакими вот аршинными листами!.. Чеченец взял деньги, пощупал их, посмотрел на свет и говорит: «Красивый деньга, хороший бумага, и парень ты хороший, но только эта деньга я не возьму и патронов не дам».
– «Почему?» - спрашиваю.
– «Эта деньга очень красивый, и бумага новый, один плохо - хозяина его нет дома!»
Киров рассмеялся, сказал:
– Ай да молодец чеченец!
Лещинский обернулся и тут же проворно вскочил на ноги.
– Наконец-то явились!.. Где вы так долго пропадали?.. Как дела?..
– Дела как сажа бела… - сквозь зубы процедил Атарбеков и сорвал с плеча башлык.
Киров повесил пальто, сунул в карман рукавицы. Потер озябшие руки, подошел к Лещинскому.
– Дела из рук вон плохи. Ничего реального. Одни обещания.
Юный красноармеец, сидевший у жарко топящейся печки, сгреб с циновки свою шинель, привстал…
Синие, очень синие большие глаза Лещинского смотрели на Кирова недоверчиво, и густые его брови были сведены у переносицы.
– И ничего, ничего реального?..
– Абсолютно.
– Да, дела здесь удивительные… О них вам еще придется послушать…
– Послушаем, послушаем!
– сказал Киров, с каким-то озорством и с нескрываемым удивлением посмотрев на юного красноармейца, раскрасневшегося от жары, подошел к нему…
– Никак… Вася-Василек?
– Да, товарищ Киров, Вася Корнеев… Узнали!
– От смущения он старательно одергивал гимнастерку.
Поздоровавшись, Киров спросил у юноши, какими судьбами он оказался в Астрахани.
– Это целая история, товарищ Киров… - Смущение не покидало юношу.
Киров повел его к окну, усадил на подоконник, сам сел на подвернувшийся под руку фанерный сундучок.
– Сын кузнеца Панкрата из Грозного. Герой! Служит в бригаде Кочубея, - представил он Василия Лещинскому и Атарбекову. С любопытством разглядывая раздавшегося в плечах, возмужавшего и лицом Васю-Василька, он спросил: - Давно из армии?.. Как удалось пробраться через степь?..
– Из армии я давно, - опустив глаза, стал рассказывать Корнеев.
– Почти целый месяц. До Астрахани, правда, добирался, как шах персидский. Кочубей для такого дела и верблюда не пожалел. А здесь - застрял. Попал в дурацкую историю.
Киров вытащил папиросу, задумчиво помял ее в пальцах. По всему было видно, что он приготовился слушать неприятные вести.
– Зачем ехал?.. Что это за «дурацкая история»?..
Василий с тоской посмотрел на Кирова и снова опустил глаза.
– Воюем мы в трудных условиях, Сергей Миронович, хотя и деремся неплохо… У кадета больше сил. Да и патронов, снарядов у него хватает, не то что у нас. Стрелять порой нечем… Наши части все дальше и дальше отступают с Кавказа…
– Отступают?
– Киров закурил.
– Отступают… Помощи нам ждать неоткуда, Астрахань же - далеко. Вот Кочубей и написал письмо в Москву. Приказал мне отыскать вас там и просить с этим письмом пойти к Ленину, рассказать ему о положении Кавказской армии.
– Он вздохнул, но глаз не поднял.
– Ну, сняли меня с батареи. Пустился я в дорогу. Приехал в Астрахань. Первым делом, конечно, зашел к нашим интендантам. Стал просить снарядов для бригады. Не дали… Потом тут каким-то образом узнали, что я собираюсь в Москву, и на станции арестовали.
Киров переглянулся с Атарбековым. Чудеса!
– В тюрьме все пытались узнать у меня: зачем это я еду в Москву, что везу с собой? Когда же я сказал про письмо Кочубея - потребовали показать!.. Я, конечно, показал им фигу… Ну, тогда меня обыскали и письмо отобрали… Потом, правда, вернули… Просидел я с месяц на хлебе и воде, а вот сегодня выпустили. Начальничек их сказал, чтобы я убирался ко всем чертям из Астрахани и больше не попадался ему на глаза. В Москву, конечно, запретил мне ехать… Вышел из тюрьмы и не знаю, куда идти… Тогда один военный посоветовал мне пойти в губком, к товарищу Федоровой; женщина, говорит, она толковая… Ну, я пошел… А Федорова выслушала меня и обрадовала: оказывается, вот вы сами в Астрахани…
Корнеев вытащил из внутреннего кармана гимнастерки письмо Кочубея, протянул Сергею Мироновичу.
Киров с любопытством смотрел на Васю-Василька. Как он возмужал, как вытянулся! Теперь, пожалуй, неудобно его называть Васей-Васильком. Это уж не тот вихрастый мальчуган, каким он его увидел впервые лет шесть назад в редакции «Терека» во Владикавказе, куда Вася приехал из Грозного с поручением подпольного партийного комитета… В первую же поездку в Грозный Киров побывал у Васи, познакомился с его отцом, и с тех пор дом кузнеца Панкрата на окраине города, окруженный фруктовым садом, стал надежным местом для явок и хранения революционной литературы.
Лещинский, поставив чайник на огонь, тоже подошел к окну. Сергей Миронович вслух читал письмо Кочубея. Оно было на шести страницах.
Суровую правду рассказывал Кочубей. Армия в непрерывных боях. Армия голодает. Армия воюет без боеприпасов. Начался повальный тиф. Нет медикаментов. Нет врачей.
Были все основания полагать, что Деникин думает окружить армию или прижать ее к берегу Каспия, а это означает гибель десятков тысяч бойцов и многих тысяч беженцев, бредущих и едущих в обозе.
Многое из того, о чем писал Кочубей, Киров знал. Осенью прошлого года он и поехал в Москву добиваться помощи 11-й армии. И добился. Как ни тормозили создание экспедиции военспецы Троцкого и сам Троцкий, ее все же организовали. Требования армии были удовлетворены немедленно. Экспедиция прибыла неделю тому назад в Астрахань и здесь застряла по милости Реввоенсовета фронта, который руководил боевыми операциями 11-й армии, находясь от нее… по другую сторону калмыцкой степи.
Письмо Кочубея тяжело было читать.