ГРУ в годы Великой Отечественной Войны. Герои невидимого фронта
Шрифт:
В Гомель мы прибыли ночью 13.08 без потерь. Но все виденное воздействовало на моих спутников, да и на меня самого, как предметный урок ненависти к немцам. Мы впервые увидели весь ужас войны, и перед нами вновь вставал вопрос: «Кто дал право врагу распоряжаться нашими жизнями?» «Что ему нужно в нашей стране?» Закипала дикая злоба к захватчикам, желание беспощадно мстить за погибших соотечественников.
Город практически к обороне подготовлен не был. Немцы продвигались так стремительно, что западнее Гомеля мы успели только вырыть обычные окопы. В городе, подвергавшемся непрерывной бомбежке, а с 14.08 и прямому артобстрелу, из органов власти практически никого не осталось, и оформить хотя бы задним числом моих людей на работу, подобрать надежных помощников из числа
Все мои попытки найти представителей органов НКВД, чтобы воспользоваться хотя бы их кадрами для создания группы, не увенчались успехом. Брать же непроверенных людей было рискованно. А немцы упорно рвались к городу. Во время одного из артобстрелов случайно оказавшийся рядом со мной старик схватил меня за шинель и начал яростно кричать: «А где же наши? Скажи, где они? Неужели так и пропадать тому, за что мы боролись?»
Не найдя, что ответить этому человеку, с чувством стыда, как будто во всех этих несчастьях была и моя вина, я почти бегом направился к своим разведчикам. Они ожидали меня в покинутом домике на восточной окраине города. Автомобиль был оставлен мною на восточном берегу р. Сож.
Группу я вынужден был после проверки надежности связи с Центром оставить на нелегальном положении с переходом в последующем, при невозможности легализоваться, на базу партизан, в лес, чтобы организовать подвижную разведгруппу. Распростившись с товарищами, фамилии которых, к сожалению, не сохранились в памяти, я перешел на другую сторону реки по мосту, который был через несколько минут взорван, т.к. кто-то сообщил, что немецкие танки и мотоциклы прорвались и могут захватить переправу. Тревога была ложной, но в результате нее несколько наших подразделений оказались отрезанными водной преградой и вынуждены были в панике, вплавь перебираться на восточный берег, бросая оружие.
На берегу какой-то бригадный комиссар тщетно пытался задержать поток бегущих бойцов и организовать на берегу оборону. Я пытался ему помочь, но все было тщетно. Задержанные нами и еще несколькими переплывшими реку командирами солдаты, собранные из разных подразделений, некоторые без оружия, неудержимо стремились назад и не поддавались никаким увещеваниям; немцев еще не было видно, но берег усиленно обстреливался артиллерией. Боязнь танков и окружения в первые месяцы войны превращалась иногда в массовый психоз, от которого мы избавились ценой больших потерь лишь в дальнейшем ходе войны.
Выполнив задание в Гомеле не совсем удачно, из-за недостатка времени, в чем были повинны не зависящие от нас, рядовых работников, обстоятельства, и сообщив начальнику РО штаба Брянского фронта подполковнику М.А.Кочеткову данные о группе, на случай посылки РО связника через линию фронта, мы с оставшимся радистом направились в Брянск. Гомель был занят немцами буквально через несколько часов после нашего отъезда 16.08.1941 г.
Дороги от Гомеля до Брянска также были забиты. На восток эвакуировалось население, сельскохозяйственная техника и скот, отступали войска. Использовались все возможные проселочные дороги. Беспорядочное на первый взгляд перемещение людей и техники шло, как показывало внимательное наблюдение, в одном направлении — в тыл. Над всем этим скоплением отходящих войск и гражданского населения носились самолеты с крестами, сея смерть и разрушение.
В Брянске удалось задержаться на более продолжительный промежуток времени. Там еще работали, в какой-то мере, советские организации, и нам удалось с помощью местных партийных органов подобрать нужных людей, достаточно убедительно легализовать радиста, документируя его как племянника одного из жителей города. С подобранными разведчиками удалось провести более
В октябре в связи с продолжающимся наступлением немцев возникла необходимость срочного создания в Курске и Мценске радиофицированных разведывательных групп, было очевидно, что эти города будут заняты противником.
20 октября 1941 года я выехал из Москвы, имея с собою двух радистов, для комплектования этих, подразделений вначале в Мценске, уже находившемся в преддверии захвата, а затем в Курске. Во Мценск направлялся молодой, веселый парень — армянин, для легализации в Курске — девушка-полька. Фамилии их, к сожалению, в памяти не сохранились. Кандидатуры были явно не подходящие, поскольку в Мценске — небольшом районном городке Орловской области, вероятно, никогда не жили армяне. Вряд ли была удачно выбрана радистка и для резидентуры в Курске. Девушку выдавал польский акцент и абсолютное незнание советских порядков, поскольку она еще недавно проживала в присоединенных к СССР областях Западной Украины. Легенды у обоих были малоправдоподобные. Кроме энтузиазма и желания помочь делу разгрома немцев, других качеств, нужных разведчику, у них не было, да они и не имели времени приобрести их за короткий срок своей теоретической учебы. Но делать было нечего. Иного выбора мы не имели.
Как и во многих других случаях, радистам разрешалось, в зависимости от обстановки, переходить на нелегальное положение, уходить в партизанские отряды, действовать самостоятельно.
Выехав вечером, мы утром уже были в Мценске. Так же, как и в предыдущем рейсе в Гомель, в пути нам встречались беженцы, автомашины с ранеными и эвакуирующимися, за которыми охотились немецкие самолеты.
В Мценске нас должен был ожидать оперативный работник нашего отдела майор Ларионов, явка с которым была обусловлена в пассажирском зале железнодорожной станции. Ларионов попутным транспортом выехал к месту работы несколькими днями раньше. Он должен был подобрать на месте личный состав группы и подготовить условия легализации радистов.
При въезде в город нас поразило почти полное отсутствие на улицах гражданских лиц. Шли бойцы, командиры, плелись раненые, но спросить, как проехать к вокзалу, было не у кого. Все спешили на восток. Магазины и учреждения были открыты, но в них не было обычных для этого времени посетителей.
Вокзал был пуст, хотя станционные пути плотно забиты порожняком. Не было только паровозов и… людей. У будки одиноко сидел инвалид стрелочник, который на вопрос: «Куда же делось все начальство?» — коротко ответил: «Утекло».
На станции, как и в городе, все свидетельствовало о поспешной, даже панической эвакуации, похожей на бегство. Порванные провода, костры еще тлеющих бумаг, которые в спешке пытались уничтожить перед уходом, и вместе с этим элеватор, полный зерна, нефтебаза с большим запасом ГСМ. Понятно, что Ларионова на станции не оказалось. Возможно, он погиб в пути. Больше я его не встречал.
Единственное учреждение в городе, которое продолжало напряженно работать, был районный отдел НКВД. В него накануне прибыл из Орла заместитель начальника областного управления, депутат Верховного Совета СССР Ефремов. Этот энергичный волевой человек смог за несколько дней, оставшихся до захвата города немцами, организовать эвакуацию ценностей и в первую очередь хлеба. Под угрозой расстрела самовольно бежавших и угнавших паровозы железнодорожников он потребовал их возврата. Из окрестных деревень были собраны крестьяне для погрузки зерна из элеватора в вагоны. Грузчикам за день работы на станции выдавали мешок пшеницы. Если учесть, что в те времена в колхозе получали по 400–500 граммов хлеба на трудодень, то неудивительно, что по беспроволочному телеграфу в округе стало известно о выдаче хлеба из мценского элеватора почти безвозмездно. Сотни людей устремились на работу в Мценск, и в течение нескольких дней значительная часть зерна была вывезена, пакгаузы и склады освобождены от наиболее ценного груза (кожа, консервы, сахар), нефтебаза минирована.