Группа особого назначения
Шрифт:
Господи, думала она, хоть бы снова в бригаду не попал. Когда он дома – на душе спокойно. Лидия Сергеевна готова была на вторую работу устроиться, если б представилась такая возможность, но постаралась бы оставить сына дома.
Двадцать шесть лет Мишке, а трясется за него как за маленького. Уходит вечером: «Когда придешь, сынок?» – «Откуда я знаю, мам? – басит от двери. – Сегодня, наверное».
На той неделе Зенин познакомился с девчонкой и повел ее в ночной клуб. А у девушки до Михаила парень был – то ли из какой-то бандитской группировки, то ли одиночка, – но тоже борзый.
– Твой дружок?
Она от него отбивается, он что-то продолжает бормотать ей на ухо.
И снова:
– Твой дружок?
Как будто Зенин дворняга последняя.
– Да, – говорит Михаил, – я Дружок. А ты бы лучше себя обнял, а то рассыплешься.
Одиночка долго «въезжал». Наконец «въехал». Сбегал куда-то за другом. И нет чтобы попросить выйти, прямо у столиков потасовку затеял. Зенин сломал обоим носы, и они с девчонкой ушли. Правда, местные охранники попытались остановить Михаила, но он отвел одного в сторонку, о чем-то коротко поговорил с ним, и им разрешили выйти.
И вот сейчас ему снится девчонка: хрупкая, тоненькая, как кукла Барби. Но пока яхту не просит, одевается сама – в свое же.
– Миша… Миша, проснись.
– А? – Зенин долго смотрел на мать. – Что такое?
Мать боялась подобного звонка, но он все же прозвучал в тиши их квартиры. Что последует вслед за этим звонком, одному только богу известно.
– Тебе Николай Александрович звонит.
– Кто это? – не понял Михаил.
– Майор. Кавлис.
Зенин расплылся в улыбке, принимая от матери трубку.
– Николай? Здорово! – радостно приветствовал он друга.
– Привет, Миша. Не очень тебя отвлек?
– Да нет, спал. Ты откуда?
– Из Новограда. Ты чем сейчас занимаешься?
– Черт его знает… – Зенин почесал голову. – Ем, сплю, на танцы недавно ходил.
– Не знаю, с чего и начать… Пока я не уверен, но мне может понадобиться помощь.
– Ага, – смекнул парень. – Не телефонный разговор.
– Точно.
– Ну ладно, завтра и поговорим. Поездом долго, я на самолете.
– Спасибо, Михаил. Я надеялся на тебя.
– Как там Костя Печинин?
– Недавно заходил к нему в стрелковый клуб. Вроде нормально.
– Коля, может, мне Хохла прихватить с собой?
– А как у него со здоровьем? Недавно я звонил ему, но он как раз лежал в больнице, разговаривал с его отцом.
– Штопают Женьку, третий раз на операцию лег. Был у него, угораю над Хохлом. Говорю, у тебя нога болит, а ты в кистевой хирургии лежишь! Смотри, говорю, чтобы тебе вместо ноги руку не приштопали.
– Ну, тогда не стоит беспокоить его.
– Коля, ты что, Женьку не знаешь? Хотя бы сказать ему надо, обидится парень.
Кавлис некоторое время молчал.
– Хорошо, Миша, забеги к нему, передай от меня привет. Только сам не задерживайся.
– Договорились, Коля. До встречи. – Зенин положил трубку. – Все, мам, пеки пирожки, завтра улетаю.
Мать ничего не сказала. Вот так же однажды уехал он после визита майора Кавлиса, а вернулся израненный. Но – насовсем. Лидия Сергеевна как увидела его плечо, на котором живого места не осталось, так и опустилась на стул. А он бросил взгляд на едва зарубцевавшиеся раны и махнул рукой: «Подживет».
И снова сын уезжает. Запретить она не имеет права. И разве он послушается? У них свои законы, они знают, что такое дружба, локоть товарища. Сейчас эти понятия в какой-то степени устарели, неведомы «новому поколению». Но сын не смотрится старомодным; он не «выше» остальных, он принадлежит к особой категории людей. Так уж он воспитан, начиная с родителей, заканчивая товарищами и начальниками в бригаде. Но не принудительно, а на примерах, когда видел ужасы войны, глотал их как горячий свинец, когда терял боевых товарищей. И долго еще, спросонок, искал на стуле военную форму. А к гражданской одежде долго не мог привыкнуть.
Это его жизнь. Мать ни разу не видела сына в черной вязаной маске, но, так же как он, однажды подумала, что она, должно быть, ему к лицу.
А Зенин подумал: «Первым делом – самолеты», – и позвонил Барби.
– Светка? Помнишь, мы на завтра договорились встретиться?
Последнее время Зубков смотрел по телевизору только криминальную хронику, выписав на листок все программы, которые его интересовали. А до того как уйти в отпуск, запоем просматривал сводки происшествий.
Вообще Зубкова уважали в отделении, только однажды он получил взыскание за то, что не сдал, как положено, табельное оружие после смены. Начальство видело в нем рьяного блюстителя порядка, который вскоре может подняться до руководящей должности, поэтому ограничилось только письменным взысканием.
Слава часто пытался вспомнить лицо того парня, но не мог. Однако по какому-то наитию мог опознать его в толпе. А Даша, которая последнее время находилась при нем как телохранитель, помнила его отчетливо. Если Зубков все время пытался представить себе живой образ парня, то девушка видела его мертвым, точнее неживым, таким, какой он и остался в ее памяти: глаза полузакрыты, губы плотно сжаты, голова покоится на сероватом снегу. Девушка до сего времени была уверена, что парень был мертв: не дышал, висок кровоточил, рука неестественно вывернута, придавленная телом.
На третий или четвертый день после происшествия Зубков рискнул появиться в том месте. Он не надеялся обнаружить пули – ранения в колено и в голову редко бывают сквозными, но осмотреть место происшествия ему было необходимо. Пули он не нашел, зато увидел следы от них. Один след остался на металлическом гараже, от которого отрикошетила пуля, отбив кусок бетона из забора. И вот тут сержант нашел точно такую же выщербину в заборе, только гораздо ниже, несомненно, это след от выстрела. Выходит, одно ранение все же было сквозным. Несмотря на низкое расположение выщербины, Зубков пришел к выводу, что это след от третьего выстрела, пуля только оставила след на голове потерпевшего, ну, может быть, ранение было более серьезным, но не фатальным. Стало быть, человек, в которого стрелял Зубков, был жив. Но вот один ли он ушел или с чьей-то помощью?