Группа Тревиля
Шрифт:
Это была ужасная болтовня, потому что она зачищала остатки порядка.
Я устроился в «RuCosmetics» поневоле. Косметика это было пошло, это было стыдно. У меня было две медали в армии, а я шёл на работу в косметическую фирму. Это было унизительно, как боевому офицеру прислуживать в борделе. Я скрипел зубами по ночам от позора, но у меня была жена и две девочки — пять и восемь лет.
И наука тогда кончилась в бормотании телевизора, в визге чиновников, и бессильном скрипе зубов по ночам.
Поэтому я был благодарен начальству, что подняло меня из праха.
Будто вернулись два самых счастливых года моей
И это честные технологии — обработка артефактов, медикаментозные добавки, дозированные воздействия.
Я нужен фирме, но и фирма нужна мне — она островок стабильности в море бессмысленной болтовни.
Поэтому я молился на Николая Павловича. Потому что Николай Павлович был гарант стабильности. Куда он, туда и я.
Шаг за шагом я стал незаменим — потому что я могу организовать починку электронного микроскопа и никто не отведёт мне глаза умными словами. Я могу координировать работу групп и меня не обманут фальшивыми отчётами дармоеды.
Наконец, я могу работать в поле. С тех пор как «RuCosmetics» откупила себе место в исследовательском центре Зоны, я часто работаю в поле.
Армейский опыт помогает мне общаться со сталкерами. В армии меня долго учили работе с местным населением, пока я не понял, что все эти демократические штучки придуманы для журналистов. Строгость и порядок — вот что решает в диалоге со сталкером. Если ты говоришь с ним выпивши или небритым, он решает, что ты такой же, как он.
После этого ты обнаруживаешь в контейнере труху, а не «ведьмины слёзы», ты обнаружил, что принял по описи двенадцать «заячьих яиц», а в контейнере их всего десять.
Три года назад я застрелил сталкера, взбунтовавшегося в специальном маршруте. Нет, я расстрелял его как зачинщика бунта. И по тому, как посмотрел на меня Николай Павлович, как посмотрел на меня тогда товарищ Гольцев, я понял, что он меня никогда не уволит.
Это важно, потому что у меня жена не работает, а старшая пошла в колледж.
Много ещё гнилья среди наших сотрудников, но это ничего. Гнильё-то мы повыведем.
Этот пришлый мужик мне не нравился, я вообще ненавижу этих мальчиков из интеллигентных семей, собственно, они и развалили страну, выпустив джина беспорядка из бутылки.
Они не могли справиться с работой в своих лабораториях, а быстро пересели в министерские кресла.
Этот-то ещё свалил за бугор, пережидая наш голод и унижения. Теперь вот вернулся и тут же вляпался во что-то, наверняка, в дело с наркотиками. Они все связаны с наркотиками, эти мальчики-мажоры, оттуда у них всё — половая распущенность, клички их эти дурацкие…
А Николай Павлович даёт слабину и покрывает своих друзей юности — это чувство ложного товарищества, вот что я скажу.
Этот Бакланов со своей развратной кличкой Арамис так вообще выскочил как чёртик из бутылки.
Вчера он встретил меня во дворе и спросил, считаю ли я массовые демократические расстрелы по национальному признаку спасением для наших стран.
— Я думаю, что надо продавать билеты, — говорит. — Только смотрите, объявятся какие-нибудь лохотронщики и будут мухлевать. Напишут «партер», а места окажутся у стенки. А ведь знаете, как при военном порядке?
Ну вот зачем он это мне говорит?
Ну да, я люблю армию и на днях говорил, что, если бы расстреливали за растрату и воровство, ну и наркоманов всяких, было бы гораздо лучше.
А он ведь не обсудить это хотел, а с издёвкой, издёвкой.
Потом он анекдот рассказал о старике, которого спрашивают, когда ему лучше жилось: при Сталине, при Хрущёве, при Брежневе или сейчас. Ну и старик, ветеран такой, и отвечает без раздумий:
— Конечно, при Сталине!
— Да ты чё, дед, — суетятся социологи. — Там же тюрьмы, лагеря…
— Да при Сталине мне все девки давали, не то что сейчас!
Это дурацкий анекдот, потому что он против порядка. Этот анекдот над порядком издевается.
Мне часто говорят, к примеру: «Жить стало лучше». Подразумевая, что они стали лучше и разнообразнее питаться. (Это ещё не факт, что пища стала более здоровой.) Я таким скажу, что жить стало хуже, потому что вот у моей семьи в доме который год нет отопления.
Или там говорят, что теперь свобода слова, можно прочитать всяко разные штуки и съездить за границу. А вся эта заграница завернулась бы в блин, а слова у народа только матерные — потому что денег нет.
Это шулерство. Они меняют карты частного на карты общего. Вот, скажем, тема о том, что все беды нынешнего предопределены СССР. Это одновременно так, и нет. Потому что у Ходорковского было комсомольское прошлое, а у некоторых кандидатов в президенты — нет. У них было две ходки на зону. Но их поступки в чем-то похожи.
При Брежневе членство в ВЛКСМ было проформой (в отличие от того же самого в тридцатые годы) — ну да, это было что-то вроде подписки на лояльность, что-то вроде прописки, современной «регистрации». Надо было иметь хитрый поворот судьбы, что-то совсем уж нонконформистское, чтобы тогда его не иметь. Но в современный институт тоже не примут, если ты нигде не прописан, да. И не примут без денег. Сложнее сейчас поступить в МГУ? Или легче — без всякого на то комсомола? Ответ ясен.
Ясно, что коррупция и воровство сейчас более распространены — на это есть специфические причины. На это находится контраргумент — не важно какой. Иногда начинают говорить: «Всё в твоих руках, теперь-то всё в твоих руках». Мне, честно говоря, это как красная тряпка для быка — вне зависимости от знания иностранных языков. Имущественное и социальное неравенство очень хреновая среда — преодолеть его очень сложно. Попытки выбраться из нищеты по рекомендации: «Выйди за город, накопай глины, налепи фигурок, продавай туристам» ничем не кончаются.