Грустный шут
Шрифт:
— Я добуду кобеля вашего, — пробурчал Пикан. Все облегченно вздохнули. Потаповна ахнула: «Мыслимо ли: сам смерть себе выбрал. Разобьется — следом за ним прыгну». Отговаривать мужа не стала. Знала: бесполезно. Срастив двое вожжей, верхний конец Пикан подал старшому:
— Сам выберусь, ежели господь не попустит. Убиенного примете.
— Убиенного? — опять прицепился Орефий. — Кто ж его убил?
— Рука господня, — коротко отозвался Пикан и полез. Спускался ловко, расчетливо, пальцы отыскивали в скалах незаметные глазу щели, нащупывали зацепки. Добравшись до карниза,
— Эй, пошевеливайся там! — торопил Малафей.
— Скоро надо — лезь сам, — огрызнулся Пикан, не двигаясь. «Вот жил человек, — думал о покойнике, — злобствовал. Кто добрым словом теперь помянет?»
— Выберешься — ребра посчитаю, — падает сверху неискренняя Малафеева угроза. Пикан слышит ее и не слышит. Нужно запомнить спуск, чтобы потом тем же путем взобраться. В двух местах скала, как лысина. Не за что зацепиться. Э, чего там раздумывать! Господь не оставит. И — снова шаг за шагом, изо всех сил удерживая отяжелевшее тело, спускался по снежнику. Скала сверху казалась гладкой. На его счастье, и в ней оказались выщербинки, хоть и непрочно, да все-таки впился ногтями, завис, нащупывая правой ногою выступ. Выступа не было, а силы кончились: шесть с половиной пудов держались на кончиках пальцев. От нечеловеческого напряжения заныли ногти, отлила кровь. Прижавшись к скале, еще мгновение заставил удержаться себя, но сорвался и полетел вниз. «Ну вот, все», — подумал отрешенно. А руки непроизвольно шарили по холодному камню.
Кончину свою иной видел. Мнилось, дома умрет. Отпоют по обычаю, положат рядом с родителями и станут приходить на кладбище дети, потом внуки. Сядут в родительский день у могилы, хлебнув кутьи, заведут с покойным беседу, покаются во грехах и задумаются, быть может, о своем неизбежном конце. Им жить еще, маяться, а Пиканова смерть — вот она…
— О-ох! — правая ладонь с налету наделась на каменное острие. Камень вошел в нее, как в масло. Больно-то как! И опереться не на что. Левой рукою уцепившись за основание проколовшего руку камня, снова зашарил ногами. Слава богу, хоть слабая, но отыскалась опора! Поставил прочней правую ногу, потом и левую. Закрыв глаза, собрался с духом, ударил по правой, пронзенной скалой, руке. На мгновение померкло от дикой боли сознание. На гранитных зазубринах остались куски мяса. Из рваной раны хлынула кровь.
— Потаповна! — позвал хрипло. Зов слабый, но старушка услышала. Поняв, в чем дело, оторвала подол от исподницы, сдернула с шеи гайтан и все вместе бросила вниз.
— Перетяни потуже, Иванушко!
Пока он, постанывая и болезненно морщась, перевязывался, Потаповна шептала таинственный наговор. Казаки не без сочувствия следили за отчаянным старообрядцем, бросившим вызов судьбе, почтительно взглядывали на Потаповну, в столь трудный момент выказавшую необычайное присутствие духа.
— Кровь-то как, льется? — прочитав заговор, спросила она.
— Остановилась, спаси тя Христос, — отозвался Пикан, упрекнув себя: «Что ж я веревкой-то не обвязался?» — видно, билась мыслишка: рухнет вниз со скалы и — насмерть. Все страшное, что с ним происходит, кончится разом.
Осудив себя строго,
Обвязав труп веревкой, прислонил к скале, крикнул:
— Тяните!
Потянули — убитый опрокинулся, повис вниз головой.
— Эй вы! Ослепли? Вверх ногами тянете.
— Теперь положено: вперед ногами, — равнодушно отозвался Малафей, дав знак товарищам: «Тяните скорее!» Вытащив покойника, кинули веревку Пикану: — Привязывайся!
— Тут я останусь, — глухо отозвался Пикан.
— Совсем, что ли? Околеешь ведь! — не поверили вверху. Потом спросили: — А старушонку куда?
— Ко мне спустите.
— Спустим… без веревки, — пригрозили раздраженно. — Костей не соберешь.
Думали, куражится; посидит — сам наверх запросится. А он пристроился на карнизе и как будто задремал. Отчего бы и не подремать там, за ветром-то! Наверху ветер бил без жалости, забрасывал колючим снегом. Ждать надоело. Снова напомнили:
— Не насиделся ишо?
— Сказал, тут остаюсь.
— Нам-то как быть? В Тобольск велено тебя доставить.
— Убился бы — здесь бросили бы?
— Не убился же. Живой на нашу беду.
— Скажите там: мол, со скалы сорвался.
— Дак не сорвался же, — настаивал Малафей. — Вылезай, хоть накормим досыта.
— Потаповну в сани посадите? — решил уступить Пикан.
— Ладно, — пообещал Малафей, — посадим. Весу-то в ней меньше, чем в мухе.
Выбрался. Казачки приняли было его в кулаки, но, схватив длинного и самого сердитого Орефия, Пикан метнулся к пропасти. Тот завизжал от ужаса.
— Токо шаг шагните — мигом туда загремит, — пообещал Пикан.
Ворча отступили. Длинному досталось от Малафея по уху:
— Ишь ретивый какой! За Ефим Егорычем вниз струсил? А тут смелость показываешь.
Разогнав казаков, усадил Потаповну в сани, сел сам.
Поехали. На земле со сменой старшого стало приветней.
— На, мученик, пожуй! — Малафей отломил от калача половину, положил на нее шмат сала. Подкрепившись, Пикан зашагал бодрее. Кабы так кормили — на три раза всю землю обошел бы! Да ведь и без того на один-то раз обойти ее придется. Второй месяц в дороге, а ей конца не видно. Сибирь, матушка, где же ты?..
Переночевав у Кирши, Барма завел его поутру в кабак. Взяв сбитня для Бармы, вина для Кирши, устроились в углу, чтоб никто не мешал беседе. Ямщик пил нехотя, мял в кулаке заношенную шапчонку. Причиной смятения его был Барма. Вчера отдал Кирше третью лошадь, сестре подарил беличью шубейку.
— Должник я твой, Тима, — Кирша сощелкнул со стола ленивую сонную муху, та повозила на полу крылышками, перевернулась со спины на брюшко, взлетела и села ему на ноготь, словно сама искала себе смерти. Отряхнув ноготь, Кирша тронул о чем-то задумавшегося Барму. — Знаю, коней отдал без задней мысли. А признайся, друг: не жалко?