Грустный шут
Шрифт:
— Что ж, пожелай, и пущай все сбудется.
С этого дня пути князя и Пинелли разошлись. Оба ушли искать себе жилище.
Трое остались на пепелище. Четвертый, бившийся в Фешином чреве, еще не подозревал о том, что сулит ему грядущее. Он просто ждал своего часа. Мать и отец нетерпеливо ждали его появления.
— Айда ко мне, сосед, — пригласил Гаврила, когда убрели квартиранты.
— А ненадолго же, Степаныч, — отозвался Пикан и, словно прощаясь, обошел пепелище. — Нам с Фешей снова мытарства выпали. Вечор был
Преосвященный грех совершил великий. Преддверием греха было назначение расстриги-попа в кладбищенскую церковь. Прослышав об этом, многие обиженные владыкой и Пиканом недоброжелатели били, челом губернатору.
Вечером поздним, когда дремала на часах кремлевская стража, владыка и правитель, предварительно сговорившись, «случайно» вышли на прогулку. Встретились у Шведских палат. Тут и побеседовали. Губернатор выразил недовольство решением владыки.
— Из Абалакского монастыря челобитная, — сказал, поддерживая за локоть преосвященного. — Ваш подопечный избил монаха.
— Не знаю того. И стало быть, того не было. Слыхал лишь, что кляузник лжив и нрава сварливого. Он будет наказан, — намекая: мол, не в свое дело лезешь, сердито огрызнулся преосвященный.
— Еще пишут, что старовер женат на татарке.
— Татарка крещеная. Греха в том не вижу, — отбивался владыка, дивясь осведомленности губернатора.
— Крещена, да у таможенника уворована, — потирая толстую грудь, в которой булькал смешок, щурился в темноте губернатор.
— Таможенник жил с ней не венчан. Пиканов в церкви Христовой венчался.
Все правильно вроде, и в каждом месте уязвимо. Сочини донос пограмотней, и владыке несдобровать. Выходит, друг-губернатор затеял разговор неспроста. Может, из-за Страшного суда обозлился?
— Колодец больно у вас глубок. А как в нем водица? — ехидненько пытал он, прослышав, что вода в колодце пропала.
— Водица вкусна, свежа. Утре пришлю бочку на пробу, — обещал владыка. Скрывал, что водицы нет. Медведь, которого обучили, ворот впустую крутит.
«Погоди, Моисея высекут — из скалы родник забьет!» — усмехнулся владыка, предвкушая, как удивит губернатора очередной своей выдумкой. Любил удивлять. И удивлял часто.
— Старовера своего уберите. Обиды на него многие. — Губернатор остановился, махнул ручкой в сторону далеких Уральских гор. Там, за рекою, верст за триста, начиналась Европа. — Как бы туда не донеслось.
— Уберу, — уступил владыка и приказал позвать к себе Пикана.
— Бить тебя стану, — предупредил сразу же. — Этим вот посохом. Гневаться не смей!
— Когда бьют, и я бить должен. О том упреждал, — угрюмо насупился Пикап.
— Эй, Феодосий! — позвал владыка монаха, который писал донос. Пикан узнал в нем буяна, дравшегося на площади с медведем. При виде Пикана монах оробел, попятился. От него дурно запахло.
— Боится твоей лютости.
«Убоялся бы, ежели бы не сан твой», — хмуро усмехнулся Пикан, не поддержав владычной шутки.
— Руки просят — вот этот статуй бей, — посоветовал владыка, примеряясь к Пикану посохом. — Тоже Антонием зовут.
«Статуй» был куплен в Риме за большие деньги. Кто отлил его из бронзы, владыка не знал, но, увидав святого, проникся трепетом. К тому же святой оказался тезкой.
— Вот бич, стегай его, — совершая святотатство, велел владыка. — Думай, что стегаешь меня.
Почувствовав посох на спине, Пикан забыл про бич и, схватив десятипудового католического святого, замахнулся им на преосвященного. Владыка в ужасе присел, однако удар миновал его. Грохнувшись о камин, статуя развалилась. Отпала голова, отломилась рука.
Увидев неслыханное глумление над святым, владыка оскорбленно всхлипнул, стал приставлять отпавшие руку и голову.
— Прости, отче, забей до смерти — не пикну, — покаянно просил Пикан, пристыженный горем преосвященного, потерявшего дорогую игрушку. Ни одну из икон, стоивших целое состояние, архиерей не ценил так высоко.
— Голову-то не ему — мне оторвал. И руку мне из плеча вывернул. Потому как я и есть Антоний, — пожаловался владыка.
— Твою голову к плечам не приставить. И рука не прирастет. А этого я живо сращу. Никто не углядит, что был сломан.
— Сможешь? — не поверил владыка.
— К утру все излажу.
Радости преосвященного не было предела, когда увидал в прежнем виде скульптуру святого. Ни на шее, ни на плече следов шва не обнаружил. Сунув Пикану деньги, счастливо пробормотал:
— Чародей! Как смог такое?
— Руки-то у меня живые, — усмехнулся Пикан, возвращая деньги. — Не за деньги старался. Наказание какое будет?
— Милости, милости заслуживаешь, — замахал руками владыка. — И от службы в церкви освобождаю. Бери женку свою, бери помощников и плыви на Север. Неси туда слово божие. Будь справедлив с тамошними людьми. Грабят их купцы и служилые. Стон стоит, Иване. А церковь Христова добром и правдой сильна. Где сам не справишься — пиши мне. На всякого управу найдем.
Благословив Пикана, выдал ему подорожные, книг и крестов для новообращенных, провожая, шепнул:
— Про грех-то мой никому не сказывай. Святого… ох, ох! Так-то мыслимо ли? Он хоть и латинский, а все же святой! — Владыка в почтительном ужасе щурился. Глаза через узкие щелочки смеялись.
Пикан, вспоминая о добром и мудром старике, улыбался: «Везет мне в последнее время на хороших людей».
…— Далеко ли? — допытывался юродивый Спиря, часто бывавший в доме Пиканов.
— Отсюда не видать, — буркнул Пикан, усаживая Фешу в лодку. Перешагивая через борт, поскользнулся: рассерженный орлан клюнул в руку.