Грязная работа
Шрифт:
— Ну, мне кажется…
— Я кошмарная скотина. Мать умирает от рака, а я по-прежнему хочу дать ей в морду.
Чарли обнял ее за плечи и повел к выходу из дома, чтобы она покурила на крыльце.
— Не суди себя так жестко, — сказал он.
— Ты делаешь то же самое — стараешься примирить всех тех мам, которыми была наша. Ту, которой тебе хотелось, ту, которая была с тобой, когда ты в ней нуждалась, и ту, которая тебя не понимала. Большинство из нас не живет с единой, совокупной личностью, видимой остальному миру, мы — целый букет личностей. Когда человек умирает, все они собираются в одну душу — в суть того, кто мы есть, и плевать на разные личины, которые мы всю жизнь носим. А ты просто ненавидишь те личности, что ненавидела всегда, и любишь те, которые всегда любила. Неудивительно, что у тебя в голове бардак.
Джейн остановилась и отступила от него на шаг:
— А почему тогда у тебя в голове бардака нет?
— Не знаю. Может, из-за того, что я пережил с Рэчел.
— Так ты думаешь, когда кто-то скоропостижно умирает, случается примирение личностей?
— Этого я не знаю. По-моему, тут вряд ли сознательный процесс. Может, сознательный он больше для тебя, чем для мамы, — понимаешь? Тебе кажется, ты должна что-то исправить, пока она еще жива, и это очень раздражает.
— А что происходит, если в ней все целиком перед смертью не соберется? А если не соберется во мне?
— Думаю, тогда выпадает еще один шанс.
— Честно? Вроде реинкарнации? А как же Иисус и прочее?
— Мне кажется, там много чего в книгу не попало. Ни в какую книгу.
— Откуда в тебе все это? У меня никогда не создавалось впечатления, что ты уж очень духовен. Ты со мной даже на йогу ходить не захотел.
— Я не хожу с тобой на йогу, потому что деревянный, а не бездуховный.
Они дошли до двери, и, когда Чарли ее открыл, раздался «чвак», словно это дверца холодильника.
Выйдя на крыльцо, Чарли понял, в чем дело: их окатило волной стодесятиградусной жары.
— Боже, ты что, дверь в преисподнюю случайно открыл? — спросила Джейн.
— Мне курить не обязательно. Заходим, заходим, заходим. — Она втолкнула Чарли внутрь и закрыла дверь.
— Это гнусно. Почему люди живут в таком климате?
— Я не понял, — сказал Чарли.
— Так ты опять куришь или нет?
— На самом деле — нет, — ответила Джейн.
— Только по одной, когда стресс. Это как Смерти нос показывать. Тебе так никогда не бывало?
— Сплошь и рядом, — сказал Чарли.
Вечером Джейн и Чарли отправили сиделку домой, а сами поделили ночь на дежурства — по четыре часа у постели Лоис. Чарли давал матери лекарства, отирал ей рот, кормил тем, что она способна была принять, — теперь уже главным образом глоток воды или яблочного сока — и слушал ее жалобы: она растеряла и привлекательность, и вещи, до рождения Чарли была красоткой, любую вечеринку собой украшала, ей поклонялись — такое нравилось ей больше, нежели работа матери и жены, а также все прочие личины, которые она носила всю жизнь. Порой Лоис обращала внимание и на сына…
— Я тебя маленьким любила. Брала тебя в кафе на Северном пляже, и все над тобой просто курлыкали. Ты был такой милый. Красивый. Мы оба красивыми были.
— Я знаю!
— Помнишь, как мы выкинули все хлопья из коробок, чтобы ты подарок вытащил? Кажется, маленькая такая подводная лодка? Помнишь?
— Помню, мам.
— Тогда мы дружили.
— Дружили.
После этого Чарли брал ее за руку, и она вволю вспоминала те времена, когда им якобы здорово было вместе. Однако уже давно не подправить факты, не поменять впечатления.
Когда она выдохлась и уснула, он устроился в кресле у ее изголовья и стал читать с фонариком.
Посреди ночи, в руках детектив — и тут дверь открылась и в комнату на цыпочках вступил щуплый человечек лет пятидесяти, остановился у двери и стал озираться. На нем были кеды, черные джинсы и черная футболка с длинным рукавом. Если бы не огромные очки в металлической оправе, торчавшие из прорезей в черной шапочке, ему бы в руки гранату и десантный нож — и вылитый коммандос.
— Вы только потише, — сказал Чарли.
— Она спит.
Человечек подскочил фута на два и пригнулся, едва приземлившись. Засопел он шумно, и Чарли испугался, что визитер окочурится, если тотчас не выдохнет.
— Все в порядке. Он в верхнем ящике вон того трюмо — ожерелье с кабачковыми цветами. Забирайте.
Человечек шмыгнул за приоткрытую дверь, потом выглянул.
— Вы меня видите?
— Да. — Чарли отложил книгу, встал с кресла и подошел к трюмо.
— Ой, это очень плохо. Это очень, очень плохо.
— Не настолько, — сказал Чарли.
Человечек неистово замотал головой:
— Нет, очень плохо. Отвернитесь. Посмотрите вон туда. Меня тут нет. Меня тут нет. Вы не видите меня.
— Вот оно, — сказал Чарли.
Он вытащил серебряное ожерелье из бархатной шкатулки и протянул гостю.
— Что?
— То, что вы ищете.
— Откуда вы знаете?
— Потому что я занимаюсь тем же. Я Торговец Смертью.
— Кто?
Тут Чарли вспомнил, что Мятник Свеж ему говорил: это он придумал такое обозначение, поэтому про него знают, возможно, лишь Торговцы Смертью в Сан-Франциско.
— Я собираю сосуды души.
— Нет, неправда. Вам не видно. Вам не видно. Спать. Спать. — Человечек взмахивал руками, будто задергивал перед собою полог Майи — или сметал паутину.
— Вы же не дроидов ищете, — ухмыльнулся Чарли.
— Кого?
— Вы не джедай, бестолочь. Вот, забирайте ожерелье.
— Не понимаю.
— Пойдемте со мной, — сказал Чарли.
— Все равно моей сестре пора с ней сидеть. — Он вывел человечка из материной комнаты в гостиную.
Они остановились у окна: солнце уже всходило и отбрасывало тени сломанных зубов от красных скал вокруг.
— Как вас зовут?
— Берн. Берн Гловер.
— Меня Чарли. Приятно познакомиться. Сколько ей осталось, Берн?
— В каком смысле?
— По вашему календарю? Сколько дней оставалось?
— А вы откуда про это знаете?
— Я же вам сказал. Я занимаюсь тем же, что и вы. Я вас вижу. Я вижу, как это ожерелье светится красным. Я знаю, кто вы.
— Но этого не может быть. В «Великой большой книге» сказано, что, если мы с вами поговорим, восстанут Силы Тьмы.