Гуарани
Шрифт:
Встревожившись, она осмотрела собаку. Но на теле ее нигде не было раны. Женщина оглядела ее всю и вдруг издала глухой гортанный крик. Оба индейца подняли головы и вопросительно на нее посмотрели.
Вместо ответа индианка показала им пятна крови на шерсти собачонки и упавшим голосом что-то сказала на языке, которого Пери не знал.
Молодой индеец тут же вскочил и кинулся в лес вслед за собачонкой, которая побежала впереди, указывая путь. Старый индеец и индианка поспешили за ним.
Пери отлично понял, чем это грозит, но пошел своей дорогой, решив, что португальцы к тому времени должны быть уже далеко.
Вот все, что он видел собственными глазами; остальное стало ясно ему после происшествия во время купанья.
Индейцы нашли в лесу тело дочери и обнаружили на нем пулевую рану. Много часов они напрасно искали след охотников, пока наконец на следующий день проезжавший отряд не навел их на верный путь.
Всю ночь они кружили вокруг дома Антонио де Мариса, а наутро, увидев двух выходивших к реке девушек, решили отомстить за смерть дочери, следуя обычаю кровной мести, закону, который считали единственно разумным и справедливым.
Дочь их была убита; справедливость требовала, чтобы они, в свою очередь, убили дочь своего врага; жизнь за жизнь, слезы за слезы, горе за горе.
Как они собирались выполнить этот план и к чему привели их попытки, мы уже знаем: оба индейца уснули вечным сном на берегу Пакекера, и даже тела их не были преданы земле.
Теперь нетрудно догадаться, почему Пери погнался за несчастной индианкой, единственной, кто уцелел из всей семьи. Он знал, что она бежала прямо к своим собратьям, что стоит ей сказать одно слово — и все айморе, как один человек, поднимутся, чтобы отомстить за смерть касика и самой красивой девушки своего племени.
Индеец знал, как свирепы эти люди, которые едят человеческое мясо и спят, как дикие звери, прямо на земле или в пещерах. Он содрогался при одной мысли, что они могут напасть на дом дона Антонио де Мариса.
Необходимо было немедленно уничтожить оставшуюся в живых индианку и скрыть следы убийства.
Преследуемый этими мыслями, Пери провел едва ли не целый час в напрасных блужданиях по лесу; пока он боролся со слабостью, овладевшей им после ранения, индианка успела уйти далеко. Обдумав все, он решил, что самое разумное — тотчас же известить дона Антонио де Мариса, чтобы тот принял все необходимые меры для предотвращения нависшей опасности.
Он вышел на большое поле, поросшее жесткой, сожженной солнцем травой, местами переходившей в заросли каменного дуба.
Пройдя несколько шагов по этому полю, он вдруг остановился, пораженный: перед ним лежала уже едва дышавшая собачонка, которую он тут же узнал по ошейнику из ярко-красных плодов.
Именно эту собачонку он встретил два дня тому назад в лесу; очевидно, она бежала вслед за спасающейся бегством индианкой. Тогда он, должно быть, не заметил ее в густых зарослях гуашимы.
Скорее всего собачонку удавили, и о такой яростью, что переломили ей спинной хребет. Однако несчастная еще дышала.
Внимательно осмотрев животное, Пери сразу представил себе, как все произошло.
«Умертвить ее, — подумал он, — мог только человек; будь это зверь, он придушил бы ее лапами или загрыз зубами, и на теле непременно остались бы следы».
Собачонка эта принадлежала индианке. Значит, придушила ее сама индианка и притом всего несколько минут назад — от перелома позвоночника смерть наступает почти мгновенно.
Но что заставило ее учинить такую расправу? «А вот что, — сам себе ответил индеец, — она знала, что за ней гонятся, и боялась, что собачонка, которая не в силах бежать так быстро, наведет на ее след».
Как только ему пришла в голову эта мысль, Пери лег на землю и долго прислушивался. Два раза он приподнимал голову, думая, что обманулся, а потом снова прикладывал ухо к земле.
Когда он встал, лицо его выражало великое изумление: он услышал нечто такое, чему, должно быть, окончательно еще не поверил, ибо чувства могли его обмануть.
Он пошел на восток, то и дело прикладывая ухо к земле и внимательно прислушиваясь, и наконец остановился в низине, в нескольких шагах от густых зарослей кактусов. Там, став против ветра, он с большой осторожностью начал пробираться вперед. Наконец он услыхал звуки чьих-то неясных голосов и стук ударявшейся о землю лопаты.
Пери напряг слух; он старался разглядеть, что происходит в зарослях, но это оказалось невозможным: не было никакой даже самой крохотной щели, ни малейшего просвета, через который удалось бы что-нибудь услышать или увидеть.
Только тот, кто путешествовал по сертанам и видел гигантские кактусы, видел, как тесно переплетаются их огромные колючие листья, образуя высокую стену в несколько пядей толщиной, может представить себе, какая непроницаемая ограда окружала со всех сторон людей, чьи голоса Пери слышал теперь, не будучи в силах, однако, разобрать слова.
Но ведь должны же были эти люди как-то проникнуть туда. Скорее всего, они воспользовались для этого веткой высохшего дерева, которая нависла над кактусами, обвитая лианой, узловатой и крепкой, как лоза.
Пери все внимательнее приглядывался к местности, изыскивая способ узнать, что происходит за стеною кактусов, как вдруг до него донесся голос, который показался ему знакомым.
— Per Dio! 37 Вот он!
Услыхав этот голос, индеец вздрогнул и решил во что бы то ни стало узнать, что делают здесь эти люди. Он почувствовал, что тут таится опасность, которую необходимо предотвратить, что этот враг, может быть, еще страшнее, чем дикари айморе; те свирепы, как звери, но действуют открыто, а здесь, в траве могла притаиться не видимая никем змея.
37
Клянусь богом! (итал.)
Индеец позабыл обо всем и стал напряженно вслушиваться: ему надо было непременно узнать, что говорят эти люди.
Но как это сделать?
И вот что он придумал: он обошел заросли кругом, все время прикладывая ухо к земле, и ему показалось, что в одном месте голоса и неумолкающий стук лопаты слышится отчетливее.
Индеец посмотрел вниз, и глаза его просияли: он увидел маленький глинистый холмик; холмик этот был весь в трещинах и формой своей походил на голову сахара; он возвышался на две пяди над уровнем земли и был прикрыт листьями подорожника.