Гуарани
Шрифт:
В минуты великого горя душа хватается за тончайшую нить надежды. Сесилия улыбнулась сквозь слезы, взяла жучка своими розовыми пальцами и приласкала его.
Надо было надеяться — и надежда вернулась; воспрянув духом, дрожащим слабым голосом Сесилия позвала:
— Пери!
И вдруг ее охватила щемящая тоска: если индеец ей не ответит, значит, он умер. Но тут она услыхала голос:
— Сейчас, сеньора.
Несмотря на всю радость, которую принесли ей эти слова, девушке показалось, что произнесшего их человека что-то мучит: голос звучал сдавленно и глухо.
— Тебе худо? — с тревогой спросила она.
Ответа не последовало. Из глубины ущелья донесся пронзительный крик, который эхо разнесло по склонам гор. Потом этот ястребиный крик раздался снова, и гремучая змея вместе со змеенышами выползла из рва.
У Сесилии потемнело в глазах; она вскрикнула и, потеряв сознание, упала на пол.
Когда через четверть часа она пришла в себя, перед ней стоял Пери. Улыбаясь, он протягивал ей вязаный шелковый мешочек, в котором была красная бархатная коробочка.
Сесилия даже не взглянула на возвращенную ей вещицу; только что пережитые ужасы все еще стояли у нее перед глазами; она взяла индейца за обе руки и в тревоге спросила его:
— Они не ужалили тебя, Пери? Тебе не больно? Скажи!
Индеец посмотрел на нее и, увидев на ее лице страх, изумился.
— Ты испугалась, сеньора?
— Ужасно! — воскликнула девушка.
Индеец улыбнулся.
— Пери — дикарь, сын лесов; он родился в горах среди змей. Они знают Пери и боятся его.
Индеец говорил правду; он действительно не совершил ничего необыкновенного. Такова была его повседневная жизнь в этих краях: опасности его не страшили.
Достаточно было зажечь факел и закричать по-ястребиному, что отлично ему удавалось, и он знал, что змеи не тронут его, ибо кауана они боятся. С помощью этих простых средств, которыми обычно пользуются все индейцы, когда им приходится идти ночью по лесу, Пери спустился на дно ущелья, где ему и посчастливилось увидеть зацепившийся за лиану шелковый мешочек — подарок Алваро.
Он закричал от радости, Сесилия же решила, что он кричит от боли, точно так же как перед этим она приняла эхо за глухой и сдавленный голос.
Сесилия не представляла себе, как мог человек, побывав среди всех этих ядовитых тварей, остаться невредимым. Она приписала спасение индейца чуду и сочла этот самый обычный для него поступок геройским.
Радость увидеть Пери вне опасности и держать в руках подарок Алваро была так велика, что она позабыла обо всем на свете.
В коробочке был незатейливый жемчужный браслет. Но жемчуг отличался удивительным блеском, и видно было, что Алваро выбирал каждую жемчужину в отдельности, чтобы все вместе они были достойны украсить руку Сесилии.
Несколько мгновений девушка смотрела на эту драгоценность с тем кокетливым любованием, которое так свойственно женщинам, что является едва ли не их седьмым чувством. Она сразу увидела, что браслет ей пойдет. Надев его на руку, она показала его Пери, который не спускал с нее глаз, удовлетворенный своим поступком.
— Пери жалеет.
— О чем?
— Пери жалеет, что у него нет бус красивее, чем эти, чтобы тебе подарить.
— А почему ты об этом жалеешь?
— Потому, что они бы всегда были с тобой.
Сесилия лукаво улыбнулась.
— Значит, ты был бы доволен, если бы твоя сеньора, вместо этого браслета, носила твой подарок?
— Очень.
— А что же ты мне подаришь, чтобы я была красивой? — шутливо спросила Сесилия.
Индеец поглядел вокруг и понурился. Он мог бы отдать свою жизнь, которая недорого стоила. Но где ему, бедному дикарю, найти украшение, которое было бы достойно его сеньоры?
Сесилии стало жаль его.
— Принеси мне цветок, и твоя сеньора вплетет его себе в волосы и будет носить; а этот браслет она никогда носить не станет.
Последние слова были сказаны очень решительно: в них чувствовалась непреклонная воля. Сняв браслет, она положила его обратно в коробочку и задумалась.
Пери вернулся, неся в руке красивый цветок, который он сорвал в саду. Это был ярко-красный бархатистый вьюн. Сесилия воткнула его в волосы; она была рада, что может исполнить это невинное желание Пери, который посвятил всю свою жизнь исполнению ее желаний. Спрятав бархатную коробочку на груди, она пошла в комнату сестры.
После того как Изабелл невольно выдала тайну своей любви, она затворилась у себя в комнате и, сославшись на нездоровье, больше оттуда не выходила.
Слезы не принесли ей, как Сесилии, облегчения и утешения. Это были горькие слезы: они не освежали ей сердца, а обжигали его жаром страсти.
Порою ее мокрые от слез черные глаза блестели необычным блеском; казалось, что в мозгу ее проносится какая-то безумная мысль. Потом она становилась на колени и начинала молиться, но посреди молитвы потоки слез снова орошали ее лицо.
Когда Сесилия вошла к ней в комнату, Изабелл сидела на краю кровати; ее глаза были устремлены на окно, в котором виден был краешек неба.
В эту минуту она была особенно хороша собою: охватившие ее грусть и истома еще больше подчеркивали ее красоту.
Сесилия незаметно подкралась к кузине и поцеловала ее в смуглую щеку.
— Я уже говорила тебе, я не хочу, чтобы ты грустила.
— Сесилия, ты! — воскликнула Изабелл, вздрогнув.
— Что с тобой? Я тебя напугала?
— Нет… только…
— Что только?
— Ничего.
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Изабелл, ты, верно, думаешь, что я на тебя в обиде. Не правда ли?