Гуарани
Шрифт:
— Я думаю, — пробормотала Изабелл, — что я теперь недостойна быть твоей подругой.
— Почему? Разве ты сделала мне что-нибудь плохое? Разве мы с тобой не сестры и не должны любить друг друга?
— Сесилия, ты говоришь совсем не то, что у тебя на душе! — изумленно воскликнула Изабелл.
— А разве я когда-нибудь обманывала тебя? — с обидой сказала Сесилия.
— Нет, прости меня; просто…
Она не договорила, но взгляд ее досказал все. Она была поражена. Но внезапно ее осенила догадка.
Ей пришло в голову, что Сесилия не ревнует к ней Алваро оттого, что считает ее недостойной даже его взгляда. При этой мысли она горько улыбнулась.
— Итак, решено, между нами ничего не было. Хорошо?
— Ты этого действительно хочешь?
— Да, хочу. Ничего не было. Все осталось по-прежнему, с той только разницей, — продолжала Сесилия, краснея, — что с сегодняшнего дня у тебя не должно быть от меня тайн.
— Тайн? У меня была только одна тайна, но ты и ее узнала, — прошептала Изабелл.
— Узнала, потому что сама догадалась! Нет, я хочу вовсе не этого. Я хочу, чтобы ты сама мне все говорила. Я хочу утешать тебя, когда на тебя найдет грусть, как сегодня, и смеяться вместе с тобой, когда тебе будет хорошо. Согласна?
— Ах, нет, никогда! Не требуй того, что невозможно, Сесилия. Ты уже знаешь больше, чем надо. Не заставляй меня умирать от стыда.
— Какой же тут стыд? Ты любишь меня, значит, можешь полюбить и кого-нибудь другого.
Изабелл закрыла руками лицо, чтобы не видно было, как она покраснела. Сесилия, смущенная и взволнованная, начинала понимать, почему она сама всегда краснеет, почувствовав на себе взгляд Алваро.
— Сесилия, — сказала Изабелл, собрав все силы, — не обманывай меня. Я знаю, ты добрая, ты меня любишь и не хочешь огорчать. Но не смейся над моей слабостью. Если бы ты знала, как я страдаю!
— Нисколько я тебя не обманываю, я уже сказала: я не хочу, чтобы ты страдала, а тем более из-за меня. Понимаешь?
— Понимаю и клянусь тебе, что заставлю сердце мое замолчать. А если надо будет, оно остановится раньше, чем причинит тебе самую малую толику горя.
— Нет, — воскликнула Сесилия, — ты не понимаешь меня; совсем не об этом я говорю; напротив, я хочу… чтобы ты была счастлива!
— Чтобы я была счастлива? — переспросила Изабелл.
— Да, — ответила Сесилия, обнимая ее, и тихо шепнула ей на ухо: — Чтобы ты любила и его и меня.
Изабелл вскочила с кровати. Она побледнела. Она не верила своим ушам. Сесилия нашла в себе силу улыбнуться ей своей доброй улыбкой.
— Нет, это невозможно! Ты хочешь совсем свести меня с ума, Сесилия!
— Я хочу, чтобы ты была веселой и довольной, — ответила Сесилия, целуя сестру, — хочу, чтобы лицо твое больше не было таким грустным и чтобы ты любила меня как прежде. Неужели я этого не заслужила?
— О, еще бы! Ты сущий ангел, но твоя жертва напрасна. Я не могу быть счастливой, Сесилия.
— Почему?
— Потому, что он любит тебя, — пробормотала Изабелл.
Сесилия покраснела.
— Не говори так, это неправда.
— Это правда.
— Он тебе сказал?
— Нет, но я сама вижу; я поняла это даже раньше, чем ты.
— Тебе просто показалось; и не смей говорить мне больше об этом. Какое мне дело до его чувств!
И девушка, видя, что не может справиться с волнением, убежала, но в дверях остановилась.
— Да, совсем забыла! Я хочу подарить тебе одну вещицу.
Она вынула бархатную коробочку Иг открыв ее, надела жемчужный браслет на руку Изабелл.
— Как тебе идет жемчуг! Как он хорошо выделяется на твоей смуглой коже! Какая прелесть! Ты ему понравишься…
— Этот браслет!..
Изабелл вдруг что-то заподозрила.
Сесилия это заметила и первый раз в жизни солгала:
— Отец подарил мне его вчера. Он заказал два совершенно одинаковых: один для меня, а другой, по моей просьбе, для тебя. Поэтому ты не должна отказываться. Иначе я рассержусь.
Изабелл опустила голову.
— Не снимай его; я надену свой, и мы с тобой будем как родные сестры. А пока до свидания.
Она послала Изабелл воздушный поцелуй и выбежала вон из комнаты.
Ее природная живость и беззаботность взяли верх. От утренней грусти не осталось и следа.
IX. ЗАВЕЩАНИЕ
В ту минуту, когда Сесилия убежала от Изабелл, дон Антонио де Марис поднимался на площадку. Мысли его были заняты чем-то очень важным, и от этого его всегда серьезное лицо казалось еще серьезнее.
Старый фидалго еще издали увидел сына своего, дона Диего, который прогуливался вместе с Алваро вдоль ограды, и подозвал к себе обоих.
Молодые люди последовали за доном Антонио в его кабинет, небольшую комнату, примыкавшую к молельне. Комната эта ничем особенно не отличалась от остальных, если не считать скрытого небольшой дверью выхода на лестницу, которая вела в погреб или подвал, где хранился порох.
При закладке фундамента дома рабочие обнаружили в скале глубокую пещеру. Будучи человеком дальновидным, дон Антонио понимал, что настанет время, когда ему придется рассчитывать только на собственные силы. И он распорядился устроить под этим естественным сводом подвал, где можно будет держать несколько арроб 57 пороха. Вместе с тем все было устроено так, что семья фидалго не могла пострадать из-за неосторожности кого-нибудь из слуг или авентурейро, — входить в кабинет разрешалось только тогда, когда там бывал сам дон Антонио.
57
Арроба — старинная бразильская мера веса, приблизительно равная пятнадцати килограммам.
Фидалго сел за стол, обитый московской кожею 58 , и сделал обоим молодым людям знак сесть рядом с ним.
— Мне необходимо поговорить с вами об одном деле, очень важном для всей нашей семьи, — сказал дон Антонио. — То, что я вам скажу, касается и вас и меня больше, чем кого бы то ни было.
Дон Диего поклонился. Алваро последовал его примеру. Сердце у него забилось — слова фидалго звучали очень многозначительно.
— Мне шестьдесят лет, — продолжал дон Антонио, — я уже стар. В этом девственном краю, на свежем воздухе бразильских сертанов, за последние годы я, правда, помолодел — и душою и телом. Однако возраст мой начинает сказываться, и я чувствую, что скоро жизненные силы мои покорятся закону творения, который требует, чтобы рожденные от земли в землю же и вернулись.
58
Московская кожа — кожа особой выделки, применявшаяся для обивки мебели, сундуков и т. п.