Гуарани
Шрифт:
Сесилии пришлось оставить свою прелестную комнатку. В ней водворился Пери. Теперь здесь была его штаб-квартира. Надо сказать, что индеец не разделял всеобщего уныния и был непоколебимо уверен в себе и своих силах.
Было десять часов вечера. Висевшая в зале серебряная люстра озаряла печальное безмолвие дома.
Все двери были заперты, окна заложены. Время от времени слышался свист стрелы, впивавшейся в дерево или застрявшей меж черепицами крыши.
В передней стене залы и в двух боковых были устроены бойницы, возле которых ночью по очереди дежурили авентурейро, чтобы противник не мог застать их врасплох.
Дон Антонио де Марис сидел в глубоком кресле под балдахином. Он отдыхал. День выдался трудный: айморе уже несколько раз прорывались к каменной лестнице, которая вела к дому. Однако небольшому отряду фидалго с помощью кулеврины каждый раз удавалось их отбросить.
Свой заряженный клавин он прислонил к спинке кресла. Пистолеты лежали рядом на поставце. Чтобы достать их, ему достаточно было протянуть руку.
Его склоненная седая голова резко выделялась на черном бархате камзола, поверх которого была надета тончайшая кольчуга, защищавшая грудь.
Можно было подумать, что он спит. Но время от времени он поднимал глаза и оглядывал просторную комнату; скорбный взор его устремлялся на ее дальний, едва освещенный угол.
Потом он вновь опускал голову и погружался в горестное раздумье. Хотя мужество и присутствие духа не покидали фидалго, в глубине души он уже потерял всякую надежду.
В противоположном конце комнаты на кушетке лежала Сесилия. Она совсем ослабела. Лицо ее утратило привычную живость. Изнуренная столькими волнениями, исхудавшая, она раскинулась на покрывале из дамасского шелка. Рука ее безжизненно свисала, словно цветок, у которого сломали стебель; бледные губы время от времени шевелились, шепча слова молитвы.
Возле кушетки стоял на коленях Пери, не отрывая глаз от своей сеньоры. Казалось, что едва заметное дыхание девушки, от которого вздымается ее грудь, согревает индейца, дает ему силу жить.
С тех пор как поднялся мятеж, Пери уже не покидал своей сеньоры; он следовал за нею всюду как тень; его преданность, которая и до того была велика, теперь, перед лицом грозившей всем великой опасности, стала верхом самоотречения. За последние дни он превзошел себя; его беззаветная любовь делала его героем, совершавшим подлинные чудеса.
Достаточно было какому-нибудь айморе приблизиться к дому с боевым кличем и потревожить покой девушки, как Пери с быстротой молнии выбегал на площадку. Прежде чем его успевали удержать, прорвавшись сквозь тучу стрел, он устремлялся к парапету и оттуда выстрелом из клавина убивал дерзновенного воина, осмелившегося потревожить его сеньору, и крик дикаря навсегда умолкал.
А если удрученная девушка отказывалась от пищи, приносимой матерью или сестрой, тогда, подвергая себя бесчисленным опасностям, рискуя разбиться о скалы и быть пронзенным вражескими стрелами, Пери выбирался в лес и через час возвращался оттуда, неся какой-нибудь сочный плод, увитые цветами медовые соты или редкую дичь, которой его сеньора соглашалась отведать, чтобы этим хоть немного отблагодарить своего верного слугу за его любовь и преданность ей.
Безрассудства индейца заходили так далеко, что Сесилия запретила ему покидать ее и сама не сводила с него глаз, боясь, как бы он не погиб.
Это была не одна только привязанность к нему: какой-то внутренний голос говорил ей, что если в том бедственном положении, в каком находилась ее семья, их кто-нибудь и спасет, то спасителем этим будет только Пери — его мужество, находчивость, его высокое самоотречение.
Если он погибнет, кто будет оберегать ее с таким вниманием, с таким пылким рвением, полным поистине материнской любви, отцовской заботы и братской нежности? Кто будет ее ангелом-хранителем, отвращающим от нее всякое горе, и вместе с тем верным рабом, готовым исполнить ее малейшее желание?
Нет, Сесилия не могла допустить даже мысли, что ее друг погибнет. Поэтому она приказывала ему, просила и даже умоляла не покидать ее. Ей тоже хотелось стать для Пери ангелом-хранителем, его добрым гением.
В другом углу, в амбразуре окна, сидела Изабел; сверкающие глаза ее то и дело с беспокойством и страхом заглядывали в узенькую щель окна, которое она незаметно для всех приоткрыла.
Сноп света, прорывавшийся сквозь эту щель, сделался отличной мишенью для индейцев, которые устремляли туда стрелу за стрелой, но Изабел, сама не своя от волнения, нисколько не думала об опасности.
Она не сводила глаз с Апваро, который вместе с большею частью преданных дону Антонио авентурейро охранял дом в ночное время. Он расхаживал взад и вперед по площадке, укрываясь за невысокой оградой. Каждая стрела, свистевшая над его головой, каждое его неосторожное движение ужасали Изабел; она была в отчаянии оттого, что не может быть рядом с ним, охранять его, заслонить его от стрелы, несущей смерть.
Сидевшая на ступеньках молельни дона Лауриана шептала молитвы; добрая сеньора проявляла в эти страшные дни необычайное мужество и спокойствие. Воодушевленная верой и чувством долга, она сумела стать достойной своего мужа.
Она делала все, что могла: перевязывала раненых, старалась ободрить обеих девушек, помогала укреплять дом и даже вела хозяйство так, словно ничего не произошло.
Прислонившись к двери кабинета, скрестив руки на груди, Айрес Гомес спал. Эскудейро строго исполнял приказ фидалго. После их совещания Айрес неотлучно пребывал на своем посту и покидал его только тогда, когда приходил дон Антонио и усаживался в кресло у двери.
Старик спал стоя. Но стоило кому-нибудь подойти к двери, как он мгновенно пробуждался и, сжимая в одной руке пистолет, другую клал на дверной засов.
Дон Антонио де Марис поднялся с места. Заткнув за пояс пистолеты и взяв клавин, он подошел к кушетке, на которой спала дочь, и поцеловал ее в лоб. Потом он так же поцеловал Изабел, обнял жену и вышел из комнаты. Фидалго шел сменить Алваро, который дежурил с наступления темноты. Спустя несколько минут после его ухода дверь снова отворилась, и в комнату вошел кавальейро.
На Алваро был суконный камзол на красной подкладке.
Едва только он появился в дверях, Изабел, вскрикнув, бросилась к нему.