Гуарани
Шрифт:
Алваро повернулся к Изабел и, печально улыбнувшись, добавил:
— А вы понимаете, как должен поступить человек бесчестный, но у которого, однако, есть совесть, чтобы себя осудить?
В глазах девушки вспыхнул зловещий огонек.
— Да, понимаю! Так же должна поступить и женщина, которая любит без надежды, чья любовь оскорбляет того, кого она любит, или причиняет ему страдания!
— Изабел!.. — вскричал Алваро, дрожа от волнения.
— Вы правы! Только смерть может освободить от первой, святой любви такие сердца, как мое и ваше.
— Оставьте эти мысли, Изабел! Поверьте мне, на подобное безумие человека может толкнуть только одно.
— Что? — спросила Изабел.
— Бесчестье.
— Нет, этому безумию есть еще одно оправдание, — ответила девушка, упоенная своей любовью, — другое, менее эгоистичное, но не менее благородное: счастье тех, кого мы любим.
— Я вас не понимаю.
— Когда знаешь, что можешь причинить горе любимому человеку, лучше самой отрезать единственную нить, связующую тебя с жизнью, чем видеть, как ее разорвут. Разве вы не сказали, что боитесь меня полюбить? Ну, так вот, теперь и я начинаю бояться, как бы вы в самом деле меня не полюбили.
Алваро не знал, что ответить. Он ужаснулся. Он знал Изабел и понимал, как много значат слетевшие с ее уст пламенные слова.
— Изабел! — сказал он, беря ее за руки. — Если вы хоть сколько-нибудь привязаны ко мне, не откажите мне в милости, о которой я вас прошу. Прогоните эти мысли, умоляю вас!
Девушка грустно улыбнулась.
— Вы меня просите?.. Вы просите, чтобы я цеплялась за жизнь? Но ведь вы же сами ее отвергли! Да разве она не ваша? Примите ее, и вам ни о чем не придется меня молить.
Страстный взгляд девушки притягивал Алваро. У него не было больше сил сдерживать себя. Он встал и, наклонившись над ухом Изабел, прошептал:
— Да, принимаю.
Бледная от волнения и счастья, девушка не верила своим ушам. Кавальейро вышел из комнаты.
В то время как Алваро и Изабел говорили вполголоса у окна, Пери по-прежнему глядел на свою сеньору.
Он глубоко задумался; видно было, что какая-то мысль занимает его, поглощает целиком.
Наконец он поднялся и, бросив последний, полный печали взгляд на Сесилию, медленными шагами направился к двери.
Сесилия пошевельнулась и подняла голову.
— Пери!
Он вздрогнул и, вернувшись, снова опустился на колени возле кушетки.
— Ты обещал, что не покинешь своей сеньоры? — сказала Сесилия с нежным укором.
— Пери хочет спасти тебя.
— Как?
— Узнаешь. Не мешай Пери сделать то, что он задумал.
— А это не грозит твоей жизни?
— Почему ты об этом спрашиваешь, сеньора? — робко сказал индеец.
— Как почему? — воскликнула Сесилия, поднявшись с кушетки. — Потому что, если ради нашего спасения тебе надо будет пожертвовать жизнью, я отказываюсь от такой жертвы, отказываюсь и за себя, и за моего отца.
— Успокойся, сеньора. Пери не боится врага; он знает, как победить.
Девушка недоверчиво покачала головой.
— Их так много!
Индеец гордо улыбнулся.
— Пусть их даже тысяча. Пери победит всех, индейцев и белых.
Слова эти были сказаны так просто и вместе с тем с той уверенностью, которая рождается от сознания силы и власти.
Однако Сесилия не могла этому поверить. Ей казалось немыслимым, чтобы один человек, пусть даже такой смелый и преданный, как этот индеец, мог одолеть не только восставших авентурейро, но и две сотни воинов айморе, осаждавших дом.
Но она забывала, какими возможностями обладал этот сообразительнейший из людей, к услугам которого были сильные руки и гибкое тело и чья ловкость была поистине неимоверна. Она не знала, что мысль — самое могущественное из орудий, какие господь дал человеку, что именно она поражает врагов, сокрушает сталь, укрощает пламя и побеждает самое себя той неодолимой и всепровидящей силой, которая повелевает духу властвовать над материей.
— Не обманывай себя: это будет напрасная жертва. Не может быть, чтобы один человек мог победить такое множество врагов, даже если этот человек — Пери.
— Увидишь! — уверенно ответил индеец.
— А кто тебе даст силу, чтобы справиться с таким могучим противником?
— Кто? Ты, сеньора, ты одна, — ответил индеец, глядя на нее своими сверкающими глазами.
Сесилия улыбнулась, и в — улыбке ее было что-то печальное.
— Иди! — сказала она. — Иди и спаси нас. Но помни, если ты умрешь, Сесилия не примет жизни, которую ты ей даруешь.
Пери поднялся с колен.
— Солнце, что взойдет завтра утром, будет последним для твоих врагов. Сеси сможет улыбаться как прежде и быть довольной и веселой.
Голос индейца дрогнул. Чувствуя, что не может сдержать волнения, он быстро прошел через залу и исчез.
Выйдя из дома, Пери посмотрел на звезды: одна за другой они гасли. Близился рассвет. Времени терять было нельзя.
Что же он задумал? Какой план вселил в пего уверенность и глубокое убеждение в благоприятном исходе? Какое необыкновенное средство было в его распоряжении, если он надеялся сокрушить врагов и спасти свою сеньору?
Догадаться было нелегко. Пери скрывал свою заветную тайну в глубине сердца; он не говорил о ней даже с самим собою из страха выдать ее и свести на нет ее действие, на которое так рассчитывал.
Враги были у него в руках. Немного выдержки — и он уничтожит их всех, поразит их как гром небесный.
Пери направился в садик, а оттуда — в бывшую спальню Сесилии; комната эта находилась неподалеку от помещения, занятого бунтовщиками, и девушке пришлось ее покинуть.
Внутри было темно. Но света звезд, проникавшего туда сквозь окно, было достаточно, чтобы Пери мог все хорошо различить: способность ориентироваться в темноте у индейцев необычайно развита.
Пери стал складывать на пол свое оружие: он поцеловал пистолеты, подаренные ему Сесилией, и положил их посреди комнаты, снял с себя украшения из перьев, пояс воина, головной убор из ярких перьев и, как трофеи, положил их поверх оружия.